Рыбалка в Америке

Нигде ни слова о том, что форель может умереть от глотка портвейна.

К описанию Верховного Палача: Мы встали затемно. С чем–то вроде улыбки на лице он вошел в кухню, и мы сели завтракать.

Жареная картошка, яичница и кофе.

— Эй, старый ублюдок, — сказал он. — Дай соль.

Удочки еще с вечера лежали в машине, мы сели и сразу поехали. С первыми лучами солнца мы были на дороге, ведущей в горы, и двигались навстречу рассвету.

Лучи скользили по деревьям и напоминали витрину странного неторопливого магазина.

— Симпатичная попалась вчера девчонка, — сказал он.

— Ага, — ответил я, — тебе повезло.

— Дают — бери, — сказал он.

Совиный ручей был небольшим, всего несколько миль длиной, но в нем водилась хорошая форель. Мы вышли из машины и спустились на четверть мили к ручью. Я размотал удочку. Он достал из кармана пинту портвейна:

— Будешь?

— Нет, спасибо, — сказал я.

Он как следует приложился к бутылке, помотал головой из стороны в сторону и сказал:

— Знаешь, что мне напоминает этот ручей?

— Нет, — ответил я, цепляя на крючок желтую и серую наживку.

— Евангелинину вагину — мечту моего детства и покровительницу юности.

— Мило, — сказал я.

— Лонгфелло [18] был Генри Миллером моего детства, — сказал он.

— Это хорошо, — сказал я.

Я забросил удочку в небольшую заводь, по краям которой вертелись водовороты еловых иголок. Они мерно описывали круг за кругом. И не имело никакого значения, что когда–то эти иголки висели на деревьях. В заводи они смотрелись вполне естественно и чувствовали себя так, словно выросли на ее водных ветвях.

18

Генри Уодсворд Лонгфелло (1807–1882) — один из самых популярных американских поэтов XVIII века.

После третьего броска я подцепил хорошую рыбу, но она сорвалась.

— Мама родная, — сказал он. — Давай, я покараулю твою рыбу. Картину украли, и нашли у соседей.

Я забрасывал удочку, продвигаясь вверх по течению все ближе и ближе к узкой лестнице каньона. Потом встал на ступеньку так, словно вошел в магазин. В отделе забытых вещей я поймал трех форелей. Он так до сих пор и не размотал свою удочку. Только ходил за мной, сосал портвейн и тыкал палкой в белый свет.

— Отличный ручей, — говорил он. — Напоминает евангелинин слуховой аппарат.

Мы добрались до большой заводи, образовавшейся там, где ручей врывался в секцию детских игрушек. У края прилавка вода походила на молоко, но к середине постепенно превращалось в зеркало, в котором отражалась тень большого дерева. Солнце к этому времени поднялось уже высоко над горами.

Я забросил удочку в молоко и стал смотреть, как поплавок плывет по ветке прямо к птице.

Оп–па!

Я подсек форель, и она запрыгала над водой.

— Жирафьи гонки в Килиманджаро! — заорал он и запрыгал синхронно с рыбой.

— Пчелиные гонки на Эвересте! — орал он.

У меня не было с собой сачка, так что я подвел форель к берегу и выбросил на песок.

На боку у нее была широкая красная полоса.

Отличная радужная форель.

— Красота, — сказал он.

Он поднял ее с земли, и рыба забилась у него в руках.

— Сломай ей хребет, — сказал я.

— У меня идея, — сказал он. — Облегчим перед смертью ее страдания. Надо дать рыбе выпить. — Он достал из кармана бутылку, открутил крышку и вылил хорошую порцию портвейна форели в рот.

Форель забилась в судорогах.

Тело ее дергалось, как телескоп во время землетрясения. Рот широко открывался и стучал, почти как человеческие зубы.

Он положил форель на камень, голова свесилась вниз, несколько капель вина выкатились изо рта и пятнами растеклись по камню.

Теперь она лежала неподвижно.

— Хорошая смерть, — сказал он.

— Ода анонимным алкоголикам.

— Не говори!

ВСКРЫТИЕ РЫБАЛКИ В АМЕРИКЕ

Так бы выглядел протокол вскрытия Рыбалки в Америке, если бы Рыбалка в Америке был лордом Байроном, умер в Миссолонги, Греция, и никогда не видел речных берегов Айдахо, ручья Кэрри, горячих ключей Уорсвика, Райского ручья, Соляного ручья и Утиного озера.

Протокол вскрытия Рыбалки в Америке:

«Тело находится в отличном состоянии, из чего можно заключить, что смерть наступила неожиданно в результате асфиксии. Вскрытие черепной коробки показало отсутствие черепных швов, как если бы она состояла из цельной кости, подобная картина наблюдается у людей старше 80 лет….Менинги настолько плотно прилегали к внутренней части черепной коробки, что пришлось прибегнуть к распилу твердых оболочек, поскольку усилий двух крепких мужчин–ассистентов оказалось недостаточно….Общий вес головного мозга и мозжечка составил примерно шесть медицинских фунтов. Почки заметно увеличены, но патологий не обнаружено, размеры мочевого пузыря в пределах нормы.»

2 мая 1824 года тело Рыбалки в Америке погрузили в Миссолонги на корабль, и к вечеру 29 июня 1824 года оно прибыло в Англию.

Тело Рыбалки в Америке сохранялось в резервуаре, заполненном ста восемьюдесятью галлонами спирта. О, как далеко от Айдахо, как далеко от Стэнлийской заводи, от Малого Краснорыбьего озера, от Большой Потерянной реки, от озера Джозефуса и от Большой Лесной реки.

ДОНЕСЕНИЕ

Поздно ночью голубая субстанция, которая была, на самом деле, дымом нашего костра, ползла по долине и смешивалась со звуками бубенчиков; через некоторое время субстанция и колокольный звон слились в одно целое так, что их невозможно стало разделить, как ни старайся. Даже ломом.

После полудня мы спускались на машине с горы Уэллс и наткнулись на овец. Они, как и мы, двигались по дороге.

Пастух шел перед капотом машины, помахивая веткой и похлестывая ею овец по задам. Выглядел он как молодой сухощавый Адольф Гитлер, только добрый.

На первый взгляд мне показалось, что овец на дороге не меньше тысячи. Было жарко, пыльно, шумно, и застряли мы, похоже, надолго.

За овцами полз фургон, который тащили две лошади. Третья лошадь, под хомутом с бубенчиками, была привязана к повозке сзади. Белая парусина трепалась на ветру, и фургон двигался сам, без погонщика. Его место оставалось пустым.

Наконец пастух Адольф Гитлер, только добрый, согнал с нашего пути последнюю овцу. Он улыбнулся, мы помахали ему рукой и сказали спасибо.