Рыцарь Испании

– Мы все должны пойти, – ответил Хуан.

Впервые он увидел аутодафе, когда ему было двенадцать лет. О самой казни он помнил лишь ощущение дурноты от ужаса, охватившего его тогда, однако донья Магдалена, его мачеха, добрейшая из женщин, привела его туда и ни разу не отвела глаз от пылающих столбов, к которым цепями были прикованы женщины, столь же благородные и утонченные, сколь и она сама.

Он с беспокойством посмотрел на королеву.

– Я не пойду, – с глубоким волнением проговорила она, – я не могу.

– Не подобает жалеть еретиков, – угрюмо ответил Карлос.

– Это спасает их души, – добавил Хуан.

– Я бы предпочла, чтобы меня отправили предстать перед Господом и чтобы Он судил меня! Разве Он не Господь милосердный? А люди не милосердны.

Она прижала свои хрупкие маленькие ладони к груди и повторила:

– Нет, не милосердны.

Подняв бледное лицо, еще хранящее следы недавней болезни, Карлос пристально посмотрел на нее снизу. Затем помолчал немного, стремясь понять ее чувства, и сказал:

– Когда я стану королем, аутодафе не будет, если вам это угодно.

– Благослови вас бог, Карлос! – вырвалось у бедной королевы. – Я верю, что вы любите меня.

Он схватил расшитый жемчугом край ее платья и осыпал его поцелуями. Елизавета Валуа взглянула на некрасивое создание, которое было столь благодарно ей за доброту, и слезы наполнили глаза и потекли по ее щекам.

– Я дала золотой пояс Богоматери из Аточи, – сказала она, – за то, что она спасла вас, Карлос.

– Нет, меня спас брат Диего, – ответил он, – и я попросил Его Святейшество сделать его святым.

Королева слабо улыбнулась Хуану.

– Кто же спас его? – спросила она.

– Я думаю, это был хирург-мориск, – ответил тот с обычной веселой беспечностью.

Карлос пронзительно закричал:

– Это был брат Диего! Брат Диего! – вскочил и ударил Хуана слабой рукой.

Королева удержала его за запястье.

– Карлос, – сказала она с большим достоинством, – я недовольна вами.

Он сразу же утих, и Хуан добродушно рассмеялся.

– Господи! Ну, конечно, это был брат Диего.

Внезапно темные двери распахнулись настежь, и привратники в королевских ливреях провозгласили:

– Его Величество король.

Елизавета поднялась с кресла.

Медленно вошел дон Фелипе, облачённый во всё фиолетовое. Его лицо было желтым, как старый пергамент, лишь уголки глаз выделялись алым цветом, как будто по ним разлилась кровь.

Драгоценности украшали его грудь, короткие шоссы с большими пышными буфами были жесткими от золотых и серебряных нитей, и вся его фигура мрачно поблескивала даже в полумраке завешанной гобеленами комнаты.

Едва взглянув на жену пустыми глазами, он устремил пронзительный взор на сына. Его тонкие ноздри затрепетали, а полные губы скривились.

Хуан тоже посмотрел на Карлоса и увидел, что лицо принца исказилось от страха.

Королева тоже увидела это и без раздумий шагнула вперед и встала между мужем и его сыном, как часто делала прежде.

Карлос схватил край ее черной кружевной шали и прижал к дрожащим губам.

– Карлос, – промолвил король, – ты был в конюшне.

Инфант разразился безумным смехом.

– Конюх, который дал тебе ключи, сейчас подвергается наказанию плетьми, – продолжил Фелипе.

Королева вздрогнула и опустила взгляд. Король, по-прежнему глядя мимо нее и обращаясь к сыну, который втянул голову в плечи от страха, продолжил:

– Мой любимый жеребец мертв, Карлос.

В комнате повисла ужасная тишина, затем Карлос сказал:

– Конечно, мертв. Я ударил его шпагой. Неужели вы думали, что это очень трудно – убить какую-то лошадь?

Елизавета отпрыгнула от принца, оставив шаль в его руках.

– Карлос! – взвизгнула она.

Он вновь засмеялся.

– Ступай к себе, – сказал король. – Вижу, ты недостоин распоряжаться свободой. Дон Руй Гомес-и-де-Сильва будет присматривать за тобой.

Услышав имя своего главного недруга, несчастный принц разразился потоком жалоб и криков и принялся умолять королеву его спасти.

Но она лишь стояла, прямая и бледная в полумраке, и впервые ни единым словом не отвечала на его мольбы.

А Хуан смотрел на него с презрением.

– Иди, – сказал Фелипе.

Судорога прошла по телу Карлоса, он бросил последний умоляющий, отчаянный взгляд на сжавшуюся фигуру королевы и, прихрамывая, побрел из комнаты. Фелипе проводил его тусклым от ненависти взглядом.

Елизавета смотрела на него, переводя дыхание, затем оглянулась вокруг. Французские дамы не поднимали глаз от игры, испанские – от работы. Во внутренней комнате, дверь в которую была открыта, четыре старые дуэньи продолжали перебирать четки.

Она почувствовала себя словно в тюрьме или в клетке.

– Какое наказание его ожидает, Ваше Величество? – дрожа, спросила королева. – Мне кажется, он не в себе.

Фелипе холодно посмотрел на нее. В последнее время она не пользовалась его расположением, он не мог простить ей, что рожденный ею ребенок – не мальчик.

– Это был прекрасный берберийский жеребец, – только и ответил он. – Неужели нельзя было ограничиться собаками и кроликами?

– Неужели… Карлос… убивает? – запинаясь, пролепетала королева.

Вновь дон Фелипе не удостоил ее ответом. Он положил ладони на бедра поверх пышных парчовых панталон и задал ей встречный вопрос.

– О чем вы хотели сегодня сказать мне, Елизавета, когда мы покидали часовню, и я не мог выслушать вас, поскольку принц Эболи желал поговорить со мною?

Королева еще более побледнела, хотя это и казалось невозможным. Было очевидно, что под пышной юбкой с фижмами она вся дрожит.

– Я хотела попросить Ваше Величество позволить мне не присутствовать на аутодафе, – произнесла она, запинаясь. – Я не очень хорошо себя чувствую. Я нездорова.

Ее бледное лицо и исхудавшее тело подтверждали ее слова. Король посмотрел на нее, как мог бы посмотреть на собаку, отказавшуюся его сопровождать. Однако ледяная кастильская учтивость не изменила ему.