Рылеев
Шрифт:
Хмельницкий стал главным героем повести Федора Глинки, напечатанной в «Соревнователе просвещения и благотворения» в 1819 году. Вполне вероятно, что номера журнала с этой повестью были у Рылеева в Острогожске летом 1821 года; во всяком случае — сюжет думы Рылеева во многих деталях следует повести Глинки. «Что бессмертный Тель для Швейцарии, — писал Глинка, — Густав Ваза для Швеции, Вильгельм Нассау для Голландии и Пожарский для отечества нашего, то знаменитый Хмельницкий для освобожденной им Малороссии». Глинка сообщает во вступлении к повести, что он собирал материалы для биографии Хмельницкого на Украине и в Польше (по примеру Глинки позднее и Рылеев хотел объехать все места в Малороссии, где действовал Хмельницкий), «вслушивался даже в песни народа»: читал рукописи еще не опубликованных трудов историков Малороссии — В.И. Григоровича, М.К. Грибовского. Словом, Глинка был знатоком в украинской истории и, конечно, не раз беседовал на эту тему
Дума Рылеева «Богдан Хмельницкий» рассказывает о герое-патриоте, не жалевшем сил ради свободы «украинских степей». Эта дума — в некотором роде параллель к «Волынскому» — оба героя противостоят «пришлецам иноплеменным» (в обеих думах есть это выражение), только Волынский борется на поприще гражданственном, а Хмельницкий на поле брани; Волынский — словом и пером. Хмельницкий — словом и саблей. Там — Бирон против России; здесь Чаплицкий, ставленник польского короля, против Малороссии. Оба «пришлеца» относятся с «холодным презреньем к священнейшим правам людей», несут народам «рабство», оба — «мучители ожесточенные».
В думе Рылеева говорится только о раннем этапе борьбы Хмельницкого — его бегстве из польской тюрьмы и сражении его войск с «сарматами» (поляками) при Желтых Водах.
…Лето подходило к концу. Много было сделано. Еще больше задумано. Но Рылеев не был бы Рылеевым, если бы его стремления замыкались только в области литературы.
В стихотворении «К К(осовско)му в ответ на стихи, в которых он советовал мне навсегда остаться на Украине», Рылеев пишет:
Чтоб я младые годы Ленивым сном убил! Чтоб я не поспешил Под знамена свободы! Нет, нет! тому вовек Со мною не случиться; Тот жалкий человек, Кто славой не пленится! Кумир младой души — Она меня, трубою Будя в немой глуши, Вслед кличет за собою На берега Невы!…«Знамена свободы», «слава»… Какая свобода? какая слава? Свобода — крестьянская, общая, конец аракчеевщины, неправедного суда. Слава — да, Рылеев мечтал о том, чтобы в истории России осталась о нем «страница». Но тут на первом месте именно Россия, — ее благо. И к этой славе он не собирался лезть по лестнице чинов — военных или гражданских. Он первым из Декабристов «дал мысль, чтобы служить в палатах для показания, что люди облагораживают места и для примера бескорыстия». Вслед за Рылеевым на место мелкого чиновника в суде поступил Пущин. И потом «многие молодые люди сделали то же», как вспоминал современник.
Конец лета 1821 года Рылеев провел в Батове. В сентябре он нанял за 750 рублей в год деревянный одноэтажный дом с мезонином на Васильевском острове, в 16-й линии — между Большим и Средним проспектами (номер 17, дом Белобородова). «Квартира выгодная, — писал он матери, — 4 комнаты довольно большие, из коих одна перегороженная. Людская с кухней особенная; конюшня на два стойла, может стать и третья лошадь. Сарай и ледник, в который можно будет складывать дрова». Рылеев забыл упомянуть сад, бывший при доме. Очевидно, новое жилье было не совсем по средствам. «Беда, — говорит Рылеев в том же письме, — что деньги за каждую треть вперед; но я как-нибудь изворочусь… Пришлите на первый случай посуды какой-нибудь, хлеба и что вы сами придумаете нужное для дома, дабы не за все платить деньги». Мать сверх «нужного» прислала и корову вместе с возом сена для нее, чтоб было молоко для малютки Настеньки.
В этом доме в конце октября собралась вся семья Рылеева, включая сводную сестру его Аннушку.
5
Перейти из «сотрудников» в действительные члены Вольного общества любителей российской словесности было не так-то легко: каждое читавшееся на заседаниях произведение ставилось на голосование. 12 сентября 1821 года Рылеев прочел в обществе три стихотворения — перевод (размером подлинника) элегии Проперция «К Цинтии», «Надгробную надпись» («Под тенью миртов и акаций…») и «Младенцу» («На рождение Я.Н. Бедраги»). Из 19 членов 9 голосовало против этих стихов. 17 октября Рылеев читал
«Пустыню» — она была одобрена и рекомендована к печати в журнале общества, но не засчитана как основание для перевода Рылеева в действительные члены. 28 ноября Рылеев выступил с чтением думы «Смерть Ермака», и тут успех был полным. В соответствующем протоколе было отмечено: «Общество, отдав должную справедливость трудам и усердию г. члена-сотрудника К.Ф. Рылеева и найдя представленное им стихотворение «Смерть Ермака» достойным особенного уважения, определило… переименовать его в действительные члены, будучи уверено, что он в сем новом и важном звании потщится усугубить ревность свою в трудах общества». 5 декабря Рылеев с успехом прочел думы «Бонн» и «Богдан Хмельницкий».Рылеев стал одним из самых активных деятелей общества, как и Глинка, он редко пропускал заседания. Основное ядро общества в 1822 году составляли, кроме Глинки и Рылеева, братья Бестужевы, Корнилович, Сомов, Плетнев, Дельвиг, Никитин и Булгарин. Гнедич, занятый переводом «Илиады», в этом году из 26 заседаний посетил только 6. Рылеев был назначен одним из цензоров (здесь — редакторов) общества по разделу поэзии. По его рекомендации были рассмотрены в обществе стихи поэтов Н. Языкова и В. Григорьева, они вскоре были приняты в члены.
…Наступил 1822 год. Рылееву — двадцать семь лет.
В этом году была издана в Петербурге поэма Пушкина «Кавказский пленник». Вышел и переведенный Жуковским «Шильонский узник» Байрона. Это были первые русские романтические поэмы. В том же году Вяземский писал в «Сыне Отечества»: «Шильонский узник» и «Кавказский пленник», следуя один за другим, пением унылым, но вразумительным сердцу, прервали долгое молчание, царствовавшее на Парнасе нашем… Явление упомянутых произведений, коими обязаны мы лучшим поэтам нашего времени, означает еще другое: успех посреди нас поэзии романтической».
Споры о классицизме и романтизме, о том, что лучше — влияние французской или английской поэзии на русскую, мало занимали Рылеева. Однако новый жанр — романтическая поэма — возник в России не без его участия. Думы, появившиеся в печати до «Кавказского пленника», несли в себе прообраз нового жанра независимо от устремлений Рылеева. Позднее он напишет о классиках и романтиках: «Обе стороны спорят… более о словах, нежели о существе предмета, придают слишком много важности формам… на самом деле нет ни классической, ни романтической поэзии, а была, есть и будет одна истинная самобытная поэзия, которой правила всегда были и будут одни и те же».
Байрон, как и Оссиан, не был все-таки решающей силой в становлении русского романтизма, кстати говоря, мало похожего на романтизм английский, французский или немецкий. В развитии нашей поэзии была своя логика, зародившаяся в XVIII веке. Русский быт, русские существенные условия, русская история влияли на русских поэтов в гораздо более важном смысле, чем форма произведений. Чем сильнее талант, тем меньше он считается с формами и условиями, с авторитетами и теориями.
Рылеев считал «Кавказского пленника» лучшим произведением Пушкина (и до конца жизни не изменил этого мнения, хотя успел прочесть начало «Евгения Онегина»), в этой поэме для него неважна была ее байроническая окраска, ее романтическая форма. Его захватила новизна ее содержания, ее герой, «отступник света, друг природы», который «в край далекий полетел с веселым призраком свободы. Это был русский человек, современник Пушкина и Рылеева, отправившийся воевать (или путешествовать — это остается неясным) на Кавказ.
«Байронизм» — до некоторой степени вещь условная. Романтизма также ни во времена Пушкина и Рылеева, ни позже (вплоть до наших дней) никто не сумел определить с исчерпывающей точностью. Вяземский, один из первых и самых усердных его защитников, спрашивал в некотором недоумении: «Как наткнуть на него (то есть на романтизм. — В.А.)палец?», то есть как его определить, какой формулировкой? Современные исследователи подчеркивают, что романтизм — явление сложное, существующее во множестве форм и оттенков, приводят, например, такие слова Д. Дидро (во времена которого о романтизме, как известно, речи не было): «Все высокое исчезнет из поэзии, из живописи, из музыки, когда суеверные страхи уничтожат юношескую свежесть темперамента… Умеренные страсти — удел заурядных людей. Если я не устремлюсь на врага, когда дело идет о спасении моей родины, я не гражданин, а обыватель», и отметил, что «подобное заявление мог бы подписать Байрон, Рылеев, любой революционный романтик». Здесь отмечен один из «оттенков» романтизма — просветительский, идущий из эпохи классицизма. Героическая духовность, гражданская страсть в мировой поэзии возникли далеко не во времена Байрона. Но они выявились по-новому. В России тоже по-своему. Рылеев уже в первых своих думах наметил — резко и определенно — главную идею декабристского поэтического романтизма о героическом порыве духа как двигателе общественного развития. Героическом до безрассудства.