Рыжеволосая девушка

Франс произносил французские слова, но они звучали совсем не по-французски, а скорее по-голландски, и я тут же подумала: французского ты не знаешь, дружище Франс. Почему-то этот факт даже доставил мне удовольствие. Я ничего не сказала и внимательно слушала, а он подробно излагал общие сведения об огнестрельном оружии: о старомодных крупнокалиберных ремингтонах, которые англичане сбрасывали на парашютах; о полицейском оружии, поставляемом преданными нам полицейскими агентами и инспекторами, — хотя, конечно, довольно редко; о морских пистолетах, которые можно узнать по буквам «K.M.» [7] ; рассказывал и о том, как трудно обеспечивать регулярное снабжение патронами. Затем Франс стал объяснять мне устройство револьвера «F.N.». И делал это довольно успешно; я заметила, что он человек толковый и умеет приноровиться к другому, если даже тот ни черта не смыслит в данном предмете. Он говорил живо, дружелюбно и с необыкновенной простотой, явно непритворной, и, по-видимому, простота была одной из существенных черт его характера. Я чувствовала, что симпатия моя к нему растет по мере того, как я по его требованию все снова и снова разбираю и собираю оружие; он давал мне указания, словно совершенно позабыв о том, что хотел внушить к себе почтение и разыгрывал роль моего покровителя. Казалось, будто мы знаем друг друга очень давно. Он помог мне еще раз собрать револьвер, и я сидела, сжимая его в руке; взглянув в добродушное лицо Франса, я спросила:

7

Koninklijke Marine — королевский флот (голл.).

— В какую, собственно, организацию я попала и кто вы такой?

Выражение его лица разом изменилось. Он оперся рукой на согнутое колено, наклонился ко мне и проговорил каким-то странно глухим и фальшивым тоном:

— Ханна С., расстанься с иллюзией. Ты не должна рассказывать ни о чем, что здесь было. Я вовсе не борец Сопротивления. Я сотрудник немецкой разведки. Твои проделки с карточками и с удостоверениями личности уже давно привлекли наше внимание. Я арестую тебя…

Я знала, я по всему чувствовала, что он лжет; он выступал как самый низкопробный, дрянной актер. И все же я попалась на удочку, хотя и не поверила ему; его подлые слова, прозрачнозеленые сумерки окружавшего нас леса, тишина — все это взвинтило мои нервы. Я вскочила на ноги и замахнулась на него револьвером. Он торопливо отбил рукой револьвер, и тот, описав дугу, упал в сосновые иглы.

Дрожа всем телом, я крикнула: «Нет!» — и бросилась бежать. Сердце мое отчаянно билось. Я хотела попасть на тропинку, которая привела нас сюда. Наугад я свернула на одну извилистую тропку. Со всех сторон меня окружил такой мрак, будто лес за это время стал еще гуще. Я слышала, как Франс крикнул мне:

— Ханна! Пожалуйста, без фокусов!

В его голосе звучала некоторая тревога. Но я уже не обращала на это внимания. Я не знала, действительно ли Франс солгал мне или я с самого начала обманулась в нем. Я побежала еще стремительнее. И не оборачивалась. Глухие, торопливые шаги Франса отдалились от меня. Он снова окликнул меня по имени:

— Черт возьми! Где же ты? Остановись! Я пошутил!

Однако до моего сознания не доходило то, что он говорил.

Я знала только, что больше не желаю иметь с ним никакого дела. Мне надо было лишь выбраться из леса, уйти от Франса. Я пересекала тропинки, срезала углы, пробираясь наугад вперед. Вскоре я уже перестала слышать Франса. Но я не рассчитывала, что могу встретить кого-нибудь еще. И вдруг, когда я бежала по длинной сосновой аллее, я увидела двух мужчин, шедших мне навстречу. Внезапно почувствовав дрожь во всем теле, я подумала: Франс не обманул меня. В «Испанских дубах» полным-полно немецких разведчиков. И Франс выслал своих молодчиков, чтобы задержать меня. Эта мысль буквально лишила меня сил, и я как истукан остановилась посреди аллеи, по которой навстречу мне шли два человека. Я закрыла глаза, покорившись судьбе. А когда снова их открыла, то двое стояли уже рядом со мной. На них были старые куртки; у одного рубашка была с открытым воротом.

— Ханна? — быстро, тихим голосом спросил один из них.

— Да, — ответила я, как будто было вполне естественно, что он знал мое имя. Другой тихонько выругался.

— Где же Франс, черт возьми? Опять, разумеется, его идиотские штучки! — И он пошел вперед, а первый мужчина остался со мной. — Все в порядке, — сказал он. — Франс, наверное, снова выдал себя за сотрудника немецкой разведки?

Я кивнула головой. И тут же почувствовала, что судорожная напряженность нервов проходит. Рабочий протянул мне руку, я подала ему свою. Жест этот ничуть не показался мне странным.

— Идем, — сказал он мне. И еще раз повторил: — Все в порядке.

Рука у него была шершавая, короткая и сильная — надежная рука. Мы пошли дальше. Вскоре мы увидели Франса и другого товарища, они поджидали нас. Когда Франс заметил меня, он заметно смутился и напустил на себя нарочитую небрежность.

Затем подошел ко мне, улыбаясь: — Ну, попалась на удочку, да?.. А очень испугалась?

— Конечно, испугалась, — сказала я. — Значит, ты всегда так встречаешь новых товарищей?

Он тихо и как-то смущенно рассмеялся. Два других товарища стояли молча и переводили взгляд с меня на Франса.

Человек, державший меня за руку, отпустил ее и медленно проговорил:

— Ведь это девушка, Франс. Мог бы обойтись с ней более бережно.

— Пустяки, — сказал Франс. — Она должна уметь переносить удары. — Повернувшись опять в мою сторону, он продолжал: — Она понимает, что злого умысла у меня не было.

Я промолчала. Второй рабочий возмущенно возразил Франсу:

— Я никогда не мог научиться хорошо плавать. Это потому, что у моего отца было обыкновение неожиданно бросать нас, детей, в воду, когда мы были еще маленькими. Он считал, что таким образом мы скорее научимся плавать. Но с той поры у меня вообще пропала охота купаться.

Пока он говорил, мы шли вперед, правда, не к домику лесничего, как я думала, а куда-то в другое место. Но тут Франс остановился и резко спросил:

— Ну? Какое отношение имеет к этому твое плаванье?

Рабочий неторопливо ответил:

— Подумай хорошенько… Твой метод слишком мудреный, точь-в-точь как у моего отца.

Мы двинулись дальше, Франс впереди, а я между двумя рабочими. Мой испуг почти совсем прошел, я понимала, что обязана этим приходу двух товарищей.

— А куда мы идем? — спросила я. Молчание моих спутников начинало тяготить меня.

— В штаб, — не оглядываясь, коротко ответил Франс.

До меня уже доносился слабый шум большой транспортной артерии: сигналы автомобилей, звонки трамваев; странно было слышать их здесь, в лесу, шумящем, как море, среди мягко колышущихся деревьев.

— Возьми ее велосипед возле дома лесничего, Рулант, — снова коротко распорядился Франс.

Рабочий, который сопровождал меня сначала, ушел за велосипедом, а мы втроем продолжали наш путь.

Штаб

Слово «штаб» вызывало у меня самые странные и довольно смутные представления о чем-то вроде заброшенной лачуги, полуразрушенного сарая, домика лесничего. Оказалось, однако, что ни одно из них не соответствовало действительности. Мы шли мимо фруктовых садов, огородов и заборов, уже окутанных сумерками, и остановились возле деревянной калитки, ведущей в сад. Франс толкнул калитку ногой, и она открылась. Мы пошли по хрустящему гравию к дому. Передо мной в тускнеющем золотом мареве жаркого вечера высился старинный господский дом — широкие окна, деревянные ставни, крыльцо с навесом и колонны, увитые диким виноградом. Возле водосточного желоба щебетала на крыше пара ласточек. Идиллия!

Франс молча открыл заднюю дверь под навесом и так же молча вытер ноги. Я слышала, как зашуршала циновка, и последовала примеру Франса, хотя мои подошвы стали совсем скользкими от хождения по лесу. Такой будничный, мещанский даже, акт, как вытирание ног о половик, развеял романтическое впечатление, которое произвел на меня дом при первом взгляде.

Франс открыл вторую дверь — в коридор, затем третью. Мы очутились в комнате, где висела лампа, задрапированная черной материей. Я остановилась у порога. Первое, что я заметила в комнате, был насыщенный табачным дымом воздух — я чуть не задохнулась. Такой воздух, как будто окно в комнате никогда не открывалось. Я огляделась вокруг. Комната запущенная, почти без мебели, с темными углами. Но в ней был какой-то суровый уют. Посредине — большой круглый стол, покрытый низко свисавшей скатертью. На столе — газеты и пепельницы. Вдоль стен стояли два обитых кожей дивана. На одном из них сидело еще двое мужчин без пиджаков. Они с любопытством воззрились на нас. Франс прошел вперед, затем остановился и жестом пригласил меня подойти ближе. Я подошла. Мужчины поднялись с дивана.