Рыжеволосая девушка

— Мы не можем устроить ее у первых попавшихся людей, — пояснила я. — Нужно найти ей покровителей, которые в случае необходимости могли бы выступить в роли надсмотрщиков. Но как это сделать?

Этим летом мы не одному подпольщику предоставляли кров. Порой это бывало очень трудно; но по сравнению с Таниным случаем все остальные были несложными. Однако теперь, когда Франс определенно сказал мне, что Тане надо от нас уехать, ее безрассудство, которое могло подвести всех нас, стало казаться мне более опасным, чем когда-либо. Я подумала об Аде. И сказала Франсу, что в Амстердаме у меня есть подруга, у которой я, пожалуй, могу попросить совета. Ей известно, кто такая Таня, добавила я. Франс кивнул, выражая свое согласие. Я видела, что он настроен очень серьезно: ведь он, конечно, в первую очередь подумал обо мне, о безопасности своего бойца.

В этот вечер я пробыла в штабе недолго. Я догадывалась, что Франс сгорает от желания поделиться своими планами с Хюго. Все товарищи и Хюго вместе с ними весело крикнули мне «до свидания!», когда я, стоя в дверях, помахала им рукой. Мной овладела какая-то глупая ревность, хоть я и понимала, что должна ее побороть. То была легкая зависть к Хюго, который неожиданно появился в штабе и будет делать то, о чем я уже давно мечтаю. Я была почти уверена, что разговор, который состоится после моего ухода, будет своего рода мужским заговором, тайным соглашением всячески щадить меня и не давать опасных поручений только потому, что я девушка. Совершая на велосипеде обратный путь в душной, черной, как бархат, ночной темноте, я почувствовала, что нервное напряжение, о котором я в штабе как-то позабыла, охватило меня с новой силой, как только я осталась одна. Однако теперь эта напряженность вылилась в острую потребность перейти к действиям, оправдать свое назначение. Не все ли равно, девушка я или мужчина, я больше не хочу, чтобы меня щадили!

Записка

Ада уже знала о Танином побеге и возвращении; я рассказала ей все подробности, когда приезжала в Амстердам, чтобы взять денег для Юдифи и Тани; один верный старик-коммерсант хранил у себя их деньги. Теперь мне необходимо было снова повидаться с Адой.

Когда я сообщила ей, по какому поводу я приехала, то заметила, что она сразу стала серьезной, как будто только сейчас поняла, какой опасности подвергает меня Таня своим присутствием; а я уже раньше намекала Аде насчет группы Сопротивления, и для нее этих намеков было совершенно достаточно, чтобы все понять. Впрочем, и на этот раз Ада, с ее обычной сдержанностью, не хотела ничего обещать мне, но я знала, что она не оставит меня в беде и постарается чем-нибудь помочь. Договорились, что в случае, если будут какие-либо новости, Ада пришлет открытку с видом.

Возвращаясь домой, я испытывала неприятное чувство от того, что собираюсь устраивать Танину судьбу так, как это удобно для меня самой, и устраиваю без нее, через ее голову. Я решила внести полную ясность в этот вопрос; тогда моя совесть будет спокойна; я откровенно объясню Тане, почему для нее и для меня будет лучше, если она не останется дольше в доме моих родителей. Добиралась я домой окольной дорогой, пешком, репетируя в уме, как я все расскажу Тане, не обидев ее. В доме царила необычная тишина, когда я переступила порог передней. Я побежала в гостиную и, увидев свет в маленькой боковой комнатке, бросилась туда… Я сразу заметила, что Тани нет.

— Где она? — спросила я. Мне не к чему было объяснять, кого я имею в виду.

Отец взял со стола бумажку и подал мне. Это была записка на Таниной голубой бумаге. Я начала читать:

«Я больше не могу дышать здесь, в этом фашистском аду. Когда вы прочтете записку, я буду уже на пути в Швейцарию. Я говорила вам, что намерена спастись. Теперь я собираюсь сделать это. В „Холландсе Схаубюрх“ мне рассказали о людях, которые могут переправить меня через Бельгию и Францию. Быть может, это трусость — бежать отсюда — или легкомыслие, но я хочу жить! Вы сделали для меня все, что возможно, и даже более того. Я от души благодарна вам. После войны мы снова увидимся, уже на свободе. Обнимаю вас всех, в особенности Ханну. Простите меня. Не забывайте вашей несчастной Тани».

Пораженная, я в замешательстве читала записку и, когда прочла три последних слова, почувствовала внезапную слабость и дрожь в коленях. Мне показалось, что в этих словах и заключается секрет. Таня была несчастна. И тут же я подумала: не знаю, действительно ли она хочет жить; не знаю также, верит ли она сама, что попадет в Швейцарию и таким образом спасется… Почему она решила ехать в Швейцарию? Почему не в Англию или, например, в Швецию? И вдруг я припомнила, что Таня рассказывала мне об одном немецком эмигранте, которого она знала до войны. Он уже давно перебрался в Швейцарию. И для меня начала проясняться роковая и печальная связь событий. Таня бежала, влекомая призрачной надеждой вернуться к прежней мирной жизни. Она не только несчастна, она наверняка психически больна, если иллюзия для нее более реальна, чем действительность. А я — я не могла ей помочь!

Я видела, что мои домочадцы — все трое — глядят на меня; они ждут, когда я скажу свое решительное слово. Положив письмо на стол, я молча повернулась, пошла в столовую и уселась на диванчик, на то самое место — промелькнуло у меня в голове, — где я сидела с Таней, когда она рассказывала мне про немецкого эмигранта.

Откашлявшись, отец сказал:

— Наверное, она задумала все это после своего возвращения из Дренте; она упоминает людей, адрес которых узнала в «Холландсе Схаубюрх»…

— Она рискует своей жизнью!.. — Мать произнесла это очень сурово, но за ее суровостью скрывалась глубокая, искренняя озабоченность. Юдифь, опустив голову, уставилась глазами в пол. Неужели она тоже поняла, что трагизм трех последних слов Таниного письма лишил меня дара речи?

— Не представляю, себе, как ей удастся осуществить задуманное, — снова заговорил отец. — Люди, которые в наши дни переводят через границу, даром этого делать не станут. А у Тани не так уж много денег.

— Она, разумеется, зайдет к старому коммерсанту, другу их семьи, — заметила мать. — Ведь она совершеннолетняя. Он не может отказаться выдать ей то, что ей принадлежит. Девушка! она изобретательная и настойчивая, сумеет использовать любое обстоятельство, если увидит, что оно даст ей возможность достигнуть цели…

Отец поглядел в мою сторону. Затем поднялся со стула и встал в дверях между двумя комнатами.

— Однако если все это так… а, по-видимому, так оно и есть… то сегодня она, вероятно, находится еще в Амстердаме! У того самого человека, который хранит ее деньги! Тогда есть еще время спасти ее! Ханна, ты успеешь ее нагнать, — с необычайным волнением в голосе произнес отец. — Мы еще сможем кое-что для нее сделать!..

Все трое снова посмотрели на меня. Глубоко опечаленная, я медленно покачала головой.

— Сегодня не сможем ничего. И завтра тоже. Никогда. Не смогу ни я, ни ты, папа, и никто другой. Таню удержать нельзя. Она выбрала себе такой путь, которым мы не можем идти. Даже если она возвратится сюда или куда-нибудь в другое место. Таня…

«Таня пропала», — чуть было не сказала я… Проглотив последнее слово, я плотно сжала губы. К моему ужасу, мне показалось, что слово «пропала» прозвучало в комнате громко и категорически. С равным успехом я могла и произнести его. По лицам отца, матери и Юдифи я видела, что они все поняли меня. Я поднялась к себе в комнатку и в полной темноте растянулась на кровати. Я не могла пролить ни одной слезинки, хотя от слез, быть может, мне стало бы легче. Я лежала недвижимо; только душу мою переполнял ужас, и я чувствовала, как все во мне словно цепенеет.

Поручение

Ощущение растерянности и леденящего холода внутри не оставляло меня и на следующий день. Тем не менее вечером я пошла в штаб. Там я застала только Франса и Вейнанта. Франс взглянул на меня; на его лице можно было прочитать удовлетворение, будто он хотел сказать: «Видишь ли, наши парни снова затеяли неплохую штучку!..» Однако он сразу помрачнел, когда пристальнее вгляделся в меня.

— Ты очень бледная, — сказал он мне. — У тебя что-нибудь не в порядке?