Ржавчина в крови

Я развёл их в стороны, но потом опять позволил сблизиться, чтобы они попрощались у закрытой двери. Рассвет завершался, и уже без всякого жаворонка мы понимали, что настало утро и каждому пора вернуться в свою комнату.

И вот так в один миг я стал кредитором их счастья, родившегося под литературной звездой в силу кинематографического заговора, и сделался должником доверия Эвелин, которая иногда звонила мне, желая узнать, как тут её дочь, как идёт это итальянское приключение.

И я вдруг обнаружил, что пришлось надеть на себя монашескую рясу исповедника, непрестанно лгать, всё время рассеивать подозрения мисс Бернс и режиссировать два фильма на одной съёмочной площадке.

Двадцать первого июня, в день летнего солнцестояния, события вдруг стали стремительно развиваться. Быстрее, чем мы ожидали, желтели пшеничные колосья, к жаре добавилась влажная духота, а чувства ликовали, тайком росли и возносились в городе души, словно башни.

Мы каждый день снимали на площадях и в переулках Сан-Джиминьяно, мешая туристам любоваться панорамами, отстраняя горожан, не спеша отыскивая лучший план.

Федерико так загорел, что в своих белых льняных брюках и голубой рубашке походил на индуса, прислуживающего какой-нибудь английской семье, ему недоставало только тюрбана.

Леда, напротив, обгорела на солнце и ходила теперь с зелёным листиком на носу по чьему-то совету, возможно, этого сумасшедшего Джеральда Конноли, который подобно брату Лоренцо верил в целебную силу трав.

Потом, в начале июля, солнце устроило нам небольшую передышку. Целую неделю шли дожди, это вынудило нас приостановить съёмки, замкнуться в пансионе и наслаждаться немилостью небес с монашеской или светской сосредоточенностью, в зависимости от точки зрения.

Чтобы убить время, Алек и Бартоломью организовали турнир по пинг-понгу, составляя и распуская команды. Однажды стали настаивать, чтобы я тоже сыграл хоть одну партию, но я передал предназначенную мне ракетку отнекивающейся мисс Бернс, чем рассердил сразу всех, и удалился в свою комнату.

Френсис и Лавиния занимались итальянским языком в столовой, но время от времени непременно исчезали, удаляясь на второй этаж, не вместе, конечно, а друг за другом, под разными предлогами: внезапная головная боль, усталость, желание спокойно почитать свою роль.

Часто манёвр не удавался: мисс Бернс поднималась с кресла и предлагала проводить Лавинию, составить ей компанию или хотя бы помассировать виски, чтобы снять головную боль.

Со временем я обнаружил, что Мэб летала над кроватями почти всей группы. Только Леда и chaperon,возможно, спали по ночам глубоким сном или, если не спали, бодрствовали самое большее в обществе книги или тучи комаров, которые становились всё злее. У нашей хозяйки были две дочери и племянник, приезжавший из Сиены помочь ей с гостями, который уделил особое внимание Китти Родфорд.

Когда вновь появилось солнце и дороги в городке полностью высохли, пришлось разобраться со смертью. Нам оставалось снять дуэли Меркуцио с Тибальтом и Тибальта с Ромео, то есть сделать последнее, огромное усилие, прежде чем распрощаться с Сан-Джиминьяно.

Утром, когда должны были возобновиться съёмки, пока Леда обсуждала какую-то проблему со звукооператором, я наблюдал за молодыми актёрами, которые сидели со своими шпагами на площади, в тени балкона, и беседовали.

Алек, явно в плохом настроении, уселся на землю и протянул свои тощие ноги прямо в дорожную пыль, не думая о том, что он в сценическом костюме. Ну почему он должен выходить на сцену именно сейчас? Стоит слишком прекрасный солнечный день, чтобы умирать, ну что стоило Шекспиру дать пожить доброму Меркуцио ещё два акта! Он вздохнул, недовольно фыркнул и дёрнул ногой.

Френсис пожал плечами, и его улыбка обернулась гримасой. Он, напротив, предпочёл бы умереть при дневном свете, как Аякс, а не угасать в безвестности, сливаясь с мраком.

Алек заворчал. Шекспир — мошенник, он не должен защищать его.

— Poor Mercutio! [86] — протянули Френсис и Бартоломью. Бедный Меркуцио!

И тут к ним присоединился голос Алена, который сказал, что он никогда об этом не задумывался, но Алек прав.

86

Бедный Меркуцио! (англ.).

Ромео и ДжульеттаШекспира — это по сути манифест третьего возраста, смертный приговор юным годам, потому что, если разобраться, никому из молодых героев трагедии не удаётся спастись и отложить что-нибудь на старость. Старуха с косой настигает их всех — первым убивает Меркуцио, потом Тибальта, Ромео и, наконец, Джульетту.

— But not Benvolio! [87] — воскликнул Бартоломью, когда все умолкли. — Ребята, уж извините, но я всех вас переживу!

87

Но не Бенволио (англ.).

Они расхохотались, а когда заметили меня, вскочили и убежали на середину площади.

Только Френсис остался, я похлопал его по плечу, заставив выпрямиться, и посоветовал не быть таким пессимистом.

—/’m not, — возразил он. Но остался верен Китсу: Стихи, слава и красота сильны, конечно, «о смерть сильнее, смерть — награда Жизни.

Проследив за его взглядом, я увидел бледное лицо Лавинии, выделявшееся среди других, под солнечным зонтом, улыбающееся.

Съёмки в Сан-Джиминьяно без всяких проблем и осложнений сменились съёмками в Монтемерано. Тоже Тоскана, тоже зной но всё-таки ближе к морю, иногда пахло морской солью, а по вечерам долетал лёгкий прибрежный ветер.

Мы переместили нашу ставку в дом Андреа Меи, друга Федерико. Маркиз, явно обнищавший, слишком высокий, чтобы выглядеть красавцем, но всё же по-своему очаровательный, этакая непропорциональная греческая статуя.

По случаю нашего приезда он устроил праздник, в котором принял участие и мэр городка, встретивший меня торжественным рукопожатием и обещанием, что ничто и никто не помешает нам и мы станем снимать наш фильм при всеобщем восхищении, без каких-либо помех.

Увидев на площади группу табунщиков, гарцевавших на своих лошадях, английская часть группы поразилась, никто даже не предполагал, что у нас, в Италии, есть свои ковбои.

Лавиния шепнула мне на ухо, что её отец, уехавший в аргентинские степи, тоже, возможно, стал гаучо — пастухом.

— Странно, почти не помню его лица, — сказала она, глядя на далёкий закат. Он отразился в её глазах, затуманенных слезой.

Так я узнал, что Джон Олифэнт ещё жив и, несмотря на молчание Эвелин, дочь поддерживает с ним отношения, получает письма из Аргентины к Рождеству и дню рождения, время от времени какой-нибудь чек и в ответ посылает открытку.

Потом откуда ни возьмись появился какой-то журналист, спецкор бог знает какого журнала, и целую неделю торчал на съёмочной площадке, интервьюируя всех по очереди актёров, делая множество снимков, что-то записывая, выясняя.

— Почему именно Шекспир? — всё время спрашивал он.

— А почему нет? — без устали говорил я, не в силах понять, что же всё-таки ему хочется узнать. — Вчера, сегодня, завтра… Пока любовь будет воспламенять сердца, пока восторг любви будут сдерживать условности, недопонимание, в мире будет ещё много Ромео и Джульетт.