С 3

Из прохожей по паркетным плашкам мы прошли в гостиную с обязательной для этих времен, забитой под завязку хрусталем и книгами, стенкой.

– Лена, оставь нас, - произнеся это нетерпящим неповиновения тоном, Пахоменко затворил перед носом супруги двухстворчатые двери.

– Надеюсь, вы додумались принести документы, что посмели составить на моего сына? – требовательно спросил он, когда ко мне развернулся.

Предложения присесть не последовало, так что я обошелся без него. Мой выбор пал на одно из глубоких кресел.

– Присаживайтесь, Виктор Сергеевич, - радушно указал я на второе, - нам предстоит долгий разговор.

– Долгий разговор? – не понял Пахоменко. – Ты мне сейчас же отдаешь документы и, так и быть, я о тебе забываю.

– Не понимаю, о каких документах идет речь. Все, что было мною оформлено в дежурные сутки я передал своему непосредственному начальнику - подполковнику Головачеву, - скучающим тоном произнес я.

– О копиях, которые ты себе оставил! – прошипел Пахоменко, но все же опустил свой зад в предложенное кресло.
– Думаешь, я не навел о тебе справки? Я прекрасно знаю, что ты метишь в зятья к Митрошину. Такой как ты, - собеседник произнес это презрительно, - не мог не подстраховаться и не оставить копий, чтобы будущему тестю было легче тебя прикрыть.

– И зачем мне отдавать вам свою страховку? – удивился я напоказ, про себя отметив, что Пахоменко совсем не глуп, раз не только полагается на свой статус, но и собирает информацию о противниках.

– Иначе я тебя уничтожу! – пообещал он мне, искря глазами.

– И что входит в понятие «уничтожу»? – поинтересовался я. – Добьетесь моего увольнения из органов? Ну, вперед, даже мешать не буду. Вот только вряд ли у вас что-то получится, - сожаление даже играть не пришлось, оно так и сквозило в моих словах.
– Я же по распределению в следствии оказался, а это значит, что три года меня трогать нельзя.

– По уголовной статье вылетишь!
– увеличил он градус угрозы.

– Глупости не говорите, - отмахнулся я. – Героев не сажают. Кто же так справки о человеке наводит?
– я усмехнулся, видя его недоумение. – Меня на днях министр МВД в звании повысил.

– За что? – поморгал мой визави.

– Об этом сказать не могу, подписку дал, – привычно отговорился я.

– Прокуратура выше МВД, а Митрошин, на которого ты так рассчитываешь, там не самая большая шишка, - справившись с потрясением, продолжил давить Пахоменко.

– Генеральный прокурор Руденко Роман Андреевич меня намедни кофе угощал в своем кабинете, - сообщил я как бы между прочим и ни на что не намекая, и, вообще, перевел свой взгляд на огромную хрустальную люстру, что одиноко свисала с потолка.

– Думаешь, я в это поверю? – в свою очередь усмехнулся Пахоменко, но его губы едва дрогнули. Видимо, нерв заело.

– Не верьте.

– Зачем тогда пришел? – он насторожился от того, что я не бросился доказывать свои слова.

– Извиняться, - пришлось напомнить. Заместитель начальника управления областной торговли человек важный и все упомнить не в состоянии.

– Тогда о чем ты собираешься вести долгий разговор? – Пахоменко явно не понимал происходящее, но судя по появившимся глубоким морщинам на лбу силился это сделать.

– О раскаянии, - подсказал я ему.

– О твоем?

– О вашем.

– Моем? – его брови поползли вверх.

Я кивнул.

– Но извиняешься же ты.

– Так я на службе. Подневольный человек. Мне начальник следствия приказал извиниться, я и извиняюсь, - прояснил я ситуацию.

– Странно ты как-то извиняешься.

На это верное замечание собеседника я лишь развел руками.

– Нам осталось урегулировать вопрос с раскаянием, - вывел я его из глубокой задумчивости.

– Раскаянием?
– повторил Пахоменко, сфокусировав на мне взгляд.

– Совершенно случайно у меня оказалось письменное заявление некоего Михаила Олейника, - наконец, я смог подойти к делу. – Он собирался уехать на свою историческую родину, в связи с чем переводил совершенно ненужные в Израиле рубли в ювелирные украшения.
– Пахоменко слушал меня, не перебивая, и я продолжил. – Помогала ему в этом, прямо говоря, незаконном деле, заведующая специальным комиссионным магазином Фоминых. Насколько я знаю, она ваша креатура.

– Чушь! – перестал сдерживаться Пахоменко.
– Ты что, щенок, решил меня шантажировать?! – вскочил он с кресла.

– Витенька, что случилось?! – ворвалась в комнату Ленусик.

– Вон! Закрой дверь с той стороны! – обернулся на ее голос Пахоменко.

Та на приступ мужней агрессии вздрогнула и поспешила убраться.

– Да я знаешь, что с тобой сделаю?! – вернулся он ко мне.

– Ничего, - совершенно спокойно ответил я.

– Я тебя в порошок сотру! – Пахоменко будто меня не слышал.

– Заглохни и слушай, что я тебе скажу, - процедил я.

– Что ты сказал? – словно, не веря в услышанное, переспросил высокопоставленный визави.

– Сядь и слушай, - повторил я, не отводя взгляда. – Навредить ты мне ничем не сможешь. А вот я тебе очень даже могу. Дам документам о твоем сыне и заявлению Олейника ход, и ты вылетишь с хлебного места. Твои покровители поспешат от тебя избавиться, чтобы самим не замараться и не лишиться кресел.

– Из-за слов какого-то еврея? Не смеши! В худшем случае Фоминых распрощается с должностью. А я с этим твоим Олейником даже не знаком!

– Если бы только заявление Олейника, то, возможно, так бы все и было, но отличился твой сынок. Он с приятелями избили и изнасиловали девушку. Не думаю, что партия воспримет такое с пониманием.

– Какую девушку?! Да на этой шлюхе пробы негде ставить! Не было никакого изнасилования! Эта девка всем дает за тряпки, деньги, да за вкусно пожрать. И не даст она никаких показаний против Сергея!

– Даст - за тряпки, деньги и за вкусно пожрать, - уверил я Пахоменко. – К тому же есть еще два свидетеля бесчинств твоего сына.

– Ах ты, сука!
– он вновь начал приподниматься.

– Сидеть! – гаркнул я.

– У меня договоренность с Моховым! – выдернул еще один козырь Пахоменко, но в кресло приземлился.

– Виктор Сергеевич, я следователь, процессуально независимое лицо, и начальник милиции мне не указ. Съезжу к своему будущему тестю, возбужу уголовное дело и начну его расследовать. И никто мне в этом не помешает.

– Чего ты хочешь? – слушая мои объяснения, буравил он меня ненавидящим взглядом.