«С Атомной бомбой мы живем!» Секретный дневник 1945-1953 гг

Кем мог стать в подобной атмосфере ловкий и способный молодой человек, да ещё и сладострастник, в чём Берию так часто обвиняют, стремящийся к личному успеху, к обогащению и наслаждению всеми благами жизни?

Он мог стать политиканом, доверенным лицом Нобелей или Детердинга, пронырой-дельцом, перспективным служащим той или иной крупной фирмы, международным агентом, сутенёром, да вообще кем угодно!

Но только не большевиком-подполыциком.

А Берия, несмотря на позднейшие инсинуации, стал именно им. И работал хорошо. Иначе после советизации Азербайджана его не послали бы на нелегальную работу уже в меньшевистскую Грузию.

Нет, Берия не имел наклонностей шкурника, карьериста и сибарита. Он был воспитан в традициях трудолюбия, бескорыстия, заботы о семье, ответственности за тех, за кого ему приходится нести ответственность. Он был достаточно скромен, а при этом — эмоционально подвижен.

Вот почему его выбор «красной» стороны баррикад был вполне естественным. А идейный большевик — это всегда человечески доброкачественная натура. Именно потому, что Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Пятаков, Ягода, Енукидзе и остальные политические деятели в СССР с дореволюционным прошлым, которых позднее отверг процесс революционной перестройки России, не были человечески доброкачественными, они не смогли выдержать большевистской линии в своей жизни.

А Берия смог! И как человек, и как государственный деятель.

Сегодня у нас не так много документальных подтверждений этого. И тому есть свои причины. Прекрасный исследователь катынской проблемы В. Швед в своей книге «Тайна Катыни» напомнил нам, что в августе 1995 года в одной из телепередач Дмитрий Волкогонов сообщал, что он знакомился с архивным актом об уничтожении одиннадцати мешковс документами из архива Берии.

А ведь архивы уничтожают только преступники, заметая следы своих преступлений, не говоря уже о том, что уничтожение исторических документов само по себе является тягчайшим преступлением, не имеющим срока давности.

Между прочим, в одном из «перестроечных» номеров журнала «Советские архивы» во вполне антибериевской статье кандидата исторических наук А.П. Пшеничного «Репрессии архивистов в 1930-х годах» сообщалось, что до 1953 года «во всех архивных учреждениях сверху донизу очень широко были известны» слова Л.П. Берии: «Без архивов нет истории, без истории нет науки, без науки нет будущего».

Слова не только хорошие, но и пророчески точные. После1953 года, после смерти Сталина и Берии, они были не только забыты, но и отвергнуты как принцип. Стоит ли удивляться, что ситуация в СССР медленно, но неуклонно менялась в сторону уничтожения и архивов, и науки, и будущего России?

Вернёмся к мешкам с документами из архива Берии, которые, по словам генерала Волкогонова, были после убийства Берии уничтожены. Свидетельство об этом из уст такого очернителя Берии, как Волкогонов, дорогого стоит. Ведь что было в этих мешках, уничтоженных хрущёвцами? Пыточные протоколы жертв Берии? Или, может, порнографические фото его постельных сцен с тысячами «невинных» девочек? Или рапорты «бериевских палачей» о расстрелах «невинных» маршалов и командармов?

Вряд ли…

«Документы» такого рода бережно хранили бы в послесталинском СССР под музейным колпаком, а сейчас возили бы по всему «СНГ» и в каждом областном городе устраивали бы передвижные выставки с восковой фигурой Берии, пожирающего свои жертвы на манер Зевса, пожирающего своих детей.

Выходит, уничтожали документы, свидетельствующие об обратном?

Выходит, так!

Но кое-что и не уничтожено.

Например, 1 апреля 1943 года уже начавший работы по атому И.В. Курчатов направил записку М.Г. Первухину о необходимости демобилизации некоего В.М. Кельмана. Эта записка сохранилась и ныне опубликована.

Вениамин Моисеевич Кельман до войны работал в Украинском физико-техническом институте (УФТИ) в лаборатории профессора Ланге. Кельман, родившийся в 1915 году в Киеве, был хорошим физиком-экспериментатором и дрянноватым — как выяснилось значительно позднее — гражданином своей страны. С 1992 года он проживал в США, в Мемфисе, и чёрт с ним. Но в 1943 году он мог пригодиться (и таки пригодился) в начинающемся советском атомном проекте, и Курчатов просил его демобилизовать, потому что у Ланге (с ним мы ещё познакомимся) не было сотрудников.

Тем не менее зампред Совнаркома Первухин не снизошёл до просьбы Курчатова, и Кельман был демобилизован лишь в декабре 1945 года, когда уже функционировал Спецкомитет Берии.

Но это — лишь прелюдия к истории профессора Ланге.

Ровесник Берии, физик Фриц (Фриц Фрицевич) Ланге (1899–1987) родился в пригороде Берлина Фридрихсхагене и в 1924 году окончил Берлинский университет. С 1925 года работал в Физическом институте Берлинского университета. В 1934 году эмигрировал в Англию, откуда был приглашён А.И. Лейпунским для работы в УФТИ, где с 1935 года и трудился. В 1937 году совместно с харьковскими физиками В.А. Масловым (1913–1943) и B.C. Шпигелем (р. 1911) Ланге сделал вывод о возможности разделения изотопов урана методом газового высокооборотного центрифугирования.

Ланге долго и активно работал в советском Атомном проекте, а в 1959 году уехал в ГДР, где занимал пост директора Института молекулярной биологии.

К слову, Владимир Шпинель и Виктор Маслов — отдельная и всё ещё не раскрытая страница нашей атомной истории. В 1940 году эти два талантливых парня обратились в Наркомат обороны СССР с предложением начать работы по атомному оружию. О том, почему эту инициативу тогда «замотали», знают сегодня, пожалуй, лишь господь бог и те нынешние обитатели ада, которые её «замотали». Шпинель все передряги пережил, а Маслов воевал и 13 декабря 1943 года скончался от ран в госпитале в Баку.

Вернёмся, однако, к профессору Ланге. В 1943 году он прозябал в Свердловске, хотя по всему ему надо было быть в Москве и заниматься проблемой обогащения урана.

Ни Вячеслав Молотов, ни Михаил Первухин (хотя ничего плохого я о них сказать не хочу) так и не озаботились судьбой и идеями Ланге. И лишь 20 октября 1945 года не учёный, а начальник Управления НКГБ по Свердловской области генерал-лейтенант Т.М. Борщов обратился к наркому внутренних дел СССР маршалу Советского Союза товарищу Берии Л.П. с докладной запиской.

Генерал Борщов сообщал о работе Ланге в Свердловске, аттестовал Ланге как «автора нового метода разделения изотопов» и заключал так: «В связи с тем, что Лангенесомненно представляет для нас интерес по роду проводимой им работы и связям с изобретателями атомной бомбы(вне сомнений, имелись в виду не Оппенгеймер и фон Нейман, а Маслов и Шпинель. — С.К.), прошу Ваших указаний».

Указания не замедлили себя ждать. Уже 22 октября 1945 года Берия наложил свою резолюцию: «тов. Махнев! Договоритесь с т. Борщевым — и профессора Ланге доставить в Москву. Обеспечить всем необходимым. Л.Берия. 22/Х 45».

Последняя фраза для Берии крайне характерна. Умел «сталинский монстр» заботиться о людях, с которыми делал одно общее дело. И с декабря 1945 года Ланге начал работать в Москве, руководя лабораторией № 4 ПГУ.

Что дополнительно интересно… В 1943 году Курчатов просил Первухина выделить жильё для физиков лаборатории № 2. Мало того, что этот вопрос тогда «повис» и был разрешён уже Берией, но в 1943 году Первухин даже из «бумажного», а не реального списка кандидатов на получение жилья, представленного Курчатовым, вычеркнул именно Ланге и Кельмана. Жильё им предоставил Берия.