С чужого на свой и обратно. Записки переводчицы английской полиции

Шел допрос молодого поляка, который, оказавшись в постели с представительницей демократического Запада, позволил себе, выражаясь фигурально, пройти на пол-шишечки в комнату, хотя его приглашали не далее, чем в прихожую. И не въехал в перемену настроения, когда юная мисс вместо «Оу, йес!» вдруг промычала «Ох, ноу!».

После записи формальной части допроса, в самом начале разбора дела по существу, после установления того, кто и каким образом был уже раздет и в каком углу комнаты стояло разложенное кресло, был задан вопрос:

– Дошло ли до digital penetration?

Я теряю нить допроса. При чем тут цифровая пенетрация – тема, так хорошо знакомая мне по моей прошлой жизни? Какое она имеет отношение к этой ситуевине? Говорю полицейскому:

– Простите, не поняла вопроса.

Детектив повторяет:

– Дошло ли до digital penetration?

Удивительное дело. Во всем мире люди считают, что повторение непонятных слов облегчает их понимание. Особенно, если повторить их громче. В третий раз следователь, наверное, вот-вот загремит во весь голос:

– Дошло ли до DIGITAL PENETRATION, ПОСЛЕДНИЙ РАЗ СПРАШИВАЮ?!

Пробую деликатно предупредить этот грядущий кошмар.

– Простите, сэр, может быть, вам вначале стоит выяснить, был ли в комнате приемник? Передатчик?

Крепко сомневаюсь! Да и зачем это кому-то в Хаванте? Телевизионный цифровой передатчик в Лондоне слишком слабый, а местный еще не введен в эксплуатацию. И причем тут вообще оборонка?..

Детектив почему-то делает перерыв. Задержанного уводят в другую комнату, а меня приглашают на кухню. Офицер заваривает мне чай и благожелательно предлагает заглянуть в словарь.

Он что, издевается?! Уж в этом предмете я как раз разбираюсь!

Он смотрит на меня как-то… как-то… даже не могу определить как. Как-то странно, немного настороженно, но с усмешкой. И с любопытством? Он отводит меня в отдел по расследованию изнасилований и рукоприкладства в семье. Не прерывает мой рассказ. А меня понесло и расплескало: о цифровой пенетрации я знаю все, уважаемые господа детективы! Каждому могу на пальцах показать. (Тут бы мне обратить внимание на наступившую мертвую тишину, но где там – гордость своими познаниями прет, как лава из вулкана!) Я дипломную, то бишь по-вашему магистерскую диссертацию, написала на эту тему, во! Не всю же жизнь я была неоперившейся переводчицей в провинциальном отделении полиции. Воодушевляюсь еще больше, рассказывая о том, как перевела эту дипломную на английский язык и как защищала свой шедевр перед специально созванным только для меня ученым советом. Получила потом пятерку с отличием за расчеты цифрового генератора-пенетратора. Это устройство необходимо для эффективного управления баллистической ракетой, запущенной в западном направлении, то есть в вашу сторону, дорогие мои. Этот пенетратор является изящным фильтром, таким электронным гаджетом, который улавливает даже слабые сигналы и выполняет корректировку курса при доставлении ядерной посылки извечному врагу, в случае если он изловчился, гадина, напустить электромагнитных помех. Ясно?

В общем, я – магистр в области цифровой пенетрации, и точка.

Детектив Смит поднимает руки вверх. Капитулирует. Я ощущаю радость победы! Я выиграла свою ядерную войну с капитализмом! Правда, до сих пор не могу понять, о чем шла речь на допросе. Но, может быть, сейчас из уважения ко мне проигравшая сторона объяснит по-человечески суть дела, вместо того чтобы отсылать к словарю.

– Что я поднял? Что я показываю? – спрашивает детектив с теплой усмешкой.

Это немного сбивает меня с толку.

– Ну… руки.

– А что на конце рук?

– Ладони.

– А чем я сейчас двигаю?

– Пальцами (естественно, я говорю по-английски «fingers»).

– Или?

– Что «или», детектив Смит?

– Какой синоним слова finger существует в английском языке?

– Понятия не имею… палец (finger) он и есть палец…

– Digit, – говорит Смит. – У меня на руке пять пальцев. Five digits. Вот отсюда и digital penetration. Так мы называем на работе то, что в пабе называют fingering…

Пять часов спустя я еду в поезде в полубессознательном состоянии. Мне хочется провалиться под пол и сдохнуть на рельсах. Я прощаюсь со своей научной гордостью, со своим вузовским высокомерием. С гордыней. Со своей бессмысленной потребностью быть кем-то еще, а не просто начинающей полицейской переводчицей в жалкой английской дыре. Кем-то лучшим. Зачем?

Кстати, а как это fingering по-польски? А по-русски? Перстосекс? Пальцетрах? Без мата не обойтись…

Как я могла подумать, что вопрос детектива имел какое-то отношение к моему прошлому? Стыдно до боли. Выставить себя такой идиоткой! Никогда мне уже больше не позвонят из Хаванта! Слава богу, что это далеко. Что я лишь временно замещала там их постоянного переводчика Марка Голдфингера. Что за ирония!

Контролер идет по вагону, просит предъявить билет. Вынимаю его из кармана вместе со сложенным в четыре раза листком бумаги. Разворачиваю его и читаю: «Уважаемая миссис магистр! Если Вы когда-либо решитесь на написание докторской диссертации по цифровой пенетрации, мы будем рады послужить добровольцами при проведении полевых испытаний! Надеемся на сотрудничество с Вами в будущем. С уважением – следственный отдел полиции Хаванта».

И восемь подписей в столбик…

23

23. День, меня переросший – 8 мая 2005 года.

За неделю до того меня пригласили в Дом Золотой Осени, то есть в дорогой частный дом престарелых. Англичане в целом считают, что старики не должны отравлять молодым жизнь своим присутствием. Особенно в период общего распада организма и личности, вызванного преклонным возрастом.

Уже девять лет в Доме Золотой Осени, плавно переходящей в зиму, проживал мистер Джан Джаники, – так выговаривали здесь имя старичка, в паспорте которого стояло: пан Ян Яницкий. Последние пять лет он провел в молчании, и три последних года казалось, что он почти ни в чем не отдает себе отчет за исключением еды, питья, физиологических отправлений, сна.

Вроде бы во время войны он был знаменитым польским летчиком, a в мирные послевоенные дни его бросила жена-англичанка. А может, умерла? Сейчас он страдал сильным диабетом, коронарным склерозом, артритом и почечной недостаточностью. Судя по тому, как быстро он забыл английский, который выучил уже будучи взрослым, его разум деградировал, что является обычным явлением при старческой деменции. Подозревали также, что он и понимать перестал этот приобретенно-утраченный язык. А это две разные вещи: для того, чтобы говорить на чужом языке, сознанию требуется гораздо больше усилий, чем для понимания слов, произнесенных вслух на этом же языке. Понимание может происходить почти бессознательно.

Не слишком ясно было, как установить с ним вербальную коммуникацию, но вспомнился какой-то фильм, в котором велся разговор с частично парализованной немой, которая сжимала руку собеседника, чтобы сказать «да» или «нет». Обсудили этот вариант с женщиной-психологом, которой было поручено оценить состояние пана Яна. Чтобы эта система работала, вопросы необходимо задавать в строго определенной форме. Например, вместо того чтобы спрашивать: «Вы помните, как зовут правящую королеву?», нужно сформулировать вопрос так: «Как зовут правящую королеву: Анна, Елизавета или Екатерина?».