«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода
Шрифт:
Другое дело, что, имея на руках ФП-1 (новый вариант, который, впрочем, принципиально не отличался от старого), Тургенев рассудил иначе. Ответ на письмо Чаадаева последовал 3 сентября 1835 года:
Пишу вам для того только, чтобы сообщить, что получил ваше письмо с новым экземпляром вашего письма. Еще не знаю покамест, что с ним сделаю, ибо не хочу брать на себя ответственность за его публикацию, притом и «Литературная Франция» не в моем вкусе! Поговорим о сем после (№ 2442. Л. 1–2 об.; ориг. по-фр.).
На этот раз Тургенев прямо отказывается от роли посредника 105 , мотивируя свое решение неприязнью к направлению газеты. Впрочем, эта заключительная формулировка опять-таки обусловлена контекстом послания: уже через месяц (в письме от 3 октября 1835 года) Тургенев подробнейшим образом пересказал Чаадаеву статью из свежего номера «Литературной Франции», присовокупив, что этот номер, на его взгляд, «вообще содержит много хорошего» (№ 2681. Л. 11; ориг. по-фр.).
105
Об
Таким образом, желание Чаадаева предать тиснению оригинальный текст ФП-1 во Франции не осуществилось. Данными относительно письменного или устного объяснения приятелей на эту тему мы не располагаем.
Летом 1836 года Тургенев надолго приехал в Россию. Его записи в московском дневнике фиксируют постоянные контакты с Чаадаевым и его знакомцами:
4 июля. С Норов[ым] к Чадаеву. <…> Разговор о России и пр. (№ 316. Л. 37).
8 июля. У Чадаева: письмо его к Якуш[кину] 106 (Там же. Л. 37 об.).
14 июля. У [Ивана] Дмитриева <…>. У него видел Левашова, который через час явился и ко мне: с ним о Чадаеве (Там же. Л. 39 об.).
22 июля. Был в [Английском] клобе <…> за обедом Чад[аев] (Там же. Л. 40 об.).
25 июля. У меня Чадаев (Там же. Л. 41).
106
Имеется в виду письмо Ивану Якушкину от 2 мая 1836 года (см. публикацию Д. И. Шаховского [Декабристы 1932: 183–185]).
До появления публикации перевода ФП-1 в журнале «Телескоп» оставалось менее трех месяцев, но Тургенев мог известиться об этом предприятии как от самого автора, так и по крайней мере от двух лиц, поименованных в его дневнике. Поэту Александру Норову, соседу Чаадаева по имению в Дмитровском уезде, с большой вероятностью приписывают начальный набросок перевода ФП-1 (см.: [Эльзон 1982]), а у Николая и Екатерины Левашовых Чаадаев проводил «почти все вечера», поселившись (в сентябре 1833 года) во флигеле их дома на Басманной [Дельвиг 1930: 216]. Здесь к месту напомнить рассказ Михаила Дмитриева о том, как Екатерина Левашова просила Михаила Дмитриева «уговорить» Чаадаева не издавать ФП-1, потому что опасалась за его судьбу [Дмитриев 1998: 367].
Нашим предположениям противоречит позднейшее свидетельство Тургенева о том, что он узнал о печатании ФП-1 только по приезде из Симбирска, куда поехал в конце июля и где пробыл до начала октября (см. письма Вяземскому от 30 октября и 1 ноября 1836 года [ОА: 3, 345–346]), однако, учитывая тот налет осторожности, которым окрашены его дневник и корреспонденция осенью этого года, мы не склонны доверять этому показанию.
Что касается других коротких знакомых Чаадаева, то известия (или слухи) о предстоящей публикации их, по-видимому, не тревожили. Косвенным тому свидетельством служит переписка Вяземского. В августе – сентябре 1836 года он побывал в Москве, где «видел <…> почти всех, которых видеть хотел», – Чаадаева, Ивана Дмитриева, Михаила Орлова, Александра Раевского [Осповат 1992: 226]; 12 октября, вернувшись в столицу, он не без удовлетворения сообщал Тургеневу в Москву: «…готовлюсь сегодня увидеть его [Чаадаева] в „Телескопе“» [Пушкин 1952: 130].
В этот момент скандал вокруг русского перевода ФП-1, увидевшего свет 3 октября 1836 года в № 15 журнала «Телескоп» 107 , уже наращивал обороты, и Тургенев оказался его активным фигурантом и усердным хроникером.
Добравшись из Симбирска в Москву 5 октября, Тургенев сразу, по обыкновению, возобновляет дружеские и светские контакты. 7 октября он обедает у Ивана Дмитриева, доживающего свой век в ранге «парнасского судии»: «Прежнее по-прежнему, но оригинальность его всегда интересна» (№ 316. Л. 54 об.). Из 25 оттисков ФП-1, заказанных автором, первый был назначен именно Дмитриеву [Чаадаев 2010: 637], но когда он попал в его распоряжение – мы не знаем. В тот же день Тургенев навещает князя Ивана Гагарина (см.: № 316. Л. 54 об.), у которого мог видеть оттиск ФП-1, назначенный для передачи Пушкину: молодой адепт Чаадаева 108 отъезжал в Петербург 8–9 октября (ср.: [Чаадаев 2010: 637; Летопись 1999: 4, 507]). 7 октября Тургенев «кончил вечер» у Свербеевых (№ 316. Л. 54 об.), ближайших друзей обоих наших героев 109 , и, даже если оттиск, приготовленный для Екатерины Свербеевой [Чаадаев 2010: 637], еще был не доставлен, в этом доме несомненно обсуждалась журнальная новинка.
107
«Имя автора не было выставлено, но письмо сие, написанное на франц[узском] языке, <…> было давно уже читано многим самим Чадаевым» [Булгаков 2000: 35].
108
По признанию Ивана Гагарина, начальный шаг к обращению в католичество он сделал под влиянием Чаадаева в 1835–1836 годах (см.: [Гагарин 1996: 40]).
109
И Чаадаев, и Тургенев культивировали глубокое платоническое чувство к Екатерине Свербеевой (см.: [Голицын 1918]), что
создавало дополнительные (и порой весьма серьезные) компликации в их взаимоотношениях.9 октября, снова посетив Свербеевых (в гостях были также славист Юрий Венелин и литератор Николай Павлов), Тургенев оставляет в дневнике короткую запись: «о Чадаеве» (№ 316. Л. 54 об.). Можно предположить, что хозяин дома уже тогда высказал соображение, которое через 20 лет получило законченное оформление в его некрологической статье о Чаадаеве:
Наши переводные статьи, особливо с французского языка, часто оскорбляют читателя излишней яркостью и дисгармонией красок и всегда почти выражают спорные вопросы сильнее и резче, нежели какими кажутся в подлиннике [Свербеев 2014: 523] 110 .
110
Ср.: «Рукописное письмо Чаадаева по-французски читали в Москве многие, и никто им не оскорблялся; оскорбил же почти всех напечатанный перевод этого письма» [Дельвиг 1930: 211].
Оттуда Тургенев направился в хорошо знакомый ему дом генерал-майора Александра Пашкова и его жены Елизаветы, где застал ее свойственника Михаила Орлова 111 . Бывший боевой генерал, один из руководителей «Союза благоденствия», освобожденный от серьезного наказания по делу 14 декабря благодаря заступничеству родного брата 112 , он с 1831 года проживал в Москве, где тесно общался с Чаадаевым, впрочем часто расходясь с ним во мнениях (см.: [Боровой 1963: 310]). С Тургеневым он тоже приятельствовал, однако на сей раз их встречу омрачило разногласие:
111
Екатерина, сестра Елизаветы Пашковой, в 1834 году вышла за Александра Раевского, младшая сестра которого – тоже Екатерина – с 1821 года была женой Михаила Орлова. В 1830-е годы салон Пашковых стал излюбленным местом времяпрепровождения Тургенева: «Ночь у Пашковых, слышал цыган, мечтал, засыпал, вальсировал и любезничал…» (№ 325. Л. 139; запись в дневнике от 20 января 1832 года). 14 ноября 1835 года, за год до описываемых событий, Тургенев писал Чаадаеву из Парижа: «Кланяйся Пашковым и их блестящему воскресному роуту» (№ 2681. Л. 14).
112
Генерал-майор Алексей Орлов (командир лейб-гвардии Конного полка) в составе войск гвардейского корпуса проявил особое отличие в подавлении мятежа 14 декабря 1825 года; тогда же пожалованный титулом графа, он стал ближайшим другом императора Николая I. О личных контактах между братьями Орловыми в последующие годы у нас данных нет; впрочем, они, хотя не часто, обменивались письмами (см.: [Вяземский 1951: 367]).
Выговор Орлову за равнодушие, которое едва ли не хуже. О причинах его; едва не сорвалось с языка и о брате (№ 316. Л. 54 об.).
Лаконичная дневниковая запись допускает несколько истолкований. Упрек Тургенева мог быть вызван «равнодушием» Орлова к публикации ФП-1, которая, бросая вызов государственной и церковной доктринам, тем самым с очевидностью ставила под удар автора. В этой связи напрашивалась аналогия с равнодушием собеседника, защищенного именем Алексея Орлова, к судьбе младшего Тургенева – политического эмигранта Николая. Наконец, не исключено, что Орлов высказал мнение о непродуктивности любой попытки умствования об историческом пути России, и в таком случае ключевое слово этой записи непосредственно перекликается с апофегмой Вяземского, завершающей его развернутый отзыв о ФП-1 в письме Тургеневу от 19 октября:
Нет ни одной решительной истины <…>. Все эти возглашения истин непреложных: заблуждения молодости или счастливой суетности. Зрелость духовная, то есть ума и души есть терпимость, или, иначе, равнодушие (цит. по: [Осповат 1992: 228]).
Тургенев смотрел на вещи иначе и не скрыл от Вяземского (в письме от 26 октября) свою «досаду»:
Увидел я после святой терпимости – равнодушие. Ты все этим изгадил, ибо терпимость есть фенелоновская добродетель, а равнодушие – ад эгоиста [ОА: 3, 337].
11 октября – впервые за несколько месяцев – Тургенев встречается с автором ФП-1 и, может статься, именно тогда получает причитавшиеся ему два оттиска [Чаадаев 2010: 637].
Заезжал <…> к [Михаилу] Орлову, спорил с Чад[аевым] за его статью – он эгоист и мелкий славолюбец (№ 316. Л. 55).
Таким образом, ситуация развернулась в другую сторону. Если, как мы предполагаем, два дня назад Тургенев отстаивал самое право публично огласить свободное суждение (см. еще запись от 19 октября), то теперь его критика адресуется «эгоисту» Чаадаеву – тому, кто опубликовал ФП-1, не считаясь с последствиями для издателя «Телескопа» Николая Надеждина и цензора Алексея Болдырева (ректора Московского университета) 113 .
113
«При первом свидании я так сильно напал на него за суетность авторского самолюбия, что он не на шутку на меня рассердился и долго у меня не был» [ОА: 3, 346] (письмо Вяземскому от 1 ноября 1836 года). Тургенев не видел Чаадаева с 12 октября (когда у него дома говорил с ним «о его статье, о его положении» – № 316. Л. 55) до 17 октября.