С котомкой

– А вот в нашей деревне, на Мсте, расскажу я вам, такой случай был. Сижу я весной возле избы, подышать вышел. Вдруг подходит ко мне в белом балахоне человек, на голове кепка с пуговкой, а за плечами мешок. По физиономии видать - не русский, брови с напуском и взглядом колет. Поздоровался и говорит: "Обошел, говорит, я десять дворов, просил дать мне для научных опытов десятину земли. Я сам вспашу, посею - зерно мое, вот в мешке - и весь урожай будет хозяина земли. Не дали. Никак не мог уговорить. Может быть, вы дадите мне?" Я посоветовался с хозяевами, уговорил их. Дали. Он обрадовался, стал благодарить. "А то, говорит, полное разочарование в русском мужике. Страшный, говорит, рутинер, старовер. Я, говорит, вот седьмой год хожу по разным губерниям и наглядно обучаю крестьян. Они ж дети! Их надо носом тыкать во все. Их надо приручать как-нибудь ласковым словом, примером, делом, опытом". Ночевал у нас, а на другой день пахать поехал. Вспахал, разбил на маленькие участочки, по-разному удобрил: и калием, и азотом, и фосфором, а один участок - всеми этими снадобьями вместе. "Это составные части навоза", говорит. На каждый участочек укрепил дощечку с надписью. Ужасный чудак. Мужиков сошлось много на его работу смотреть. Подробно об'яснял. И сеял по-разному, и пахал, и боронил - каждый участок на особый лад. И все это прописывал на дощечках. Дощечку к палочке прибьет, 1000 и в землю. А с картошкой ужасно мудровал: он ее и на аршин в землю зарывал, и на поверхность, и глазком садил, и одну кожуру. Обчистит ножичком, да в котелок: "это, говорит, мы изжарим. А кожуру в землю". Мужики на смех подняли. А кепка одно твердит: "ждите осени". И действительно, стало под осень подходить, ахнули мужики. Яровые ему - то под бороду, то по пояс, то ниже колена. И колос разный, на каждом участке свой. Подвел нас к самому скверному участку - "вот, говорит, это по вашему способу посеяно". Действительно, видим - урожай точь-в-точь, как у нас - самая дрянь. Тут-то мы и догадались, в чем сила земли. А надо сказать, что семенами он засевал крестьянскими, свои сменял, чтоб не было разговоров каких. Об'яснил все, как следует, растолковал и дощечки оставил, и участок оставил, попрощался и ушел неизвестно куда. Вот она кепка-то какая. Мужики думали, что колдун, с нечистым снюхался. А потом принялись по его указанию заниматься. На другой-то год совсем неузнаваемо у них стало. А с них и другие начали пример брать. Так и пошло. Писали мне, что нынче не только весь налог выплатили, а и в продажу много хлеба пустили. Вот оно, что значит заграничная кепка-то с пуговкой!

– Эх, кабы такую кепку да к нам теперь залучить!
– вздохнул старик.

– А какого вы мнения об учителях, приехавших из Питера?
– спросил я.

– Да как вам сказать, - задумался Дмитрий Николаевич.
– Конечно, у них специальность большая. С нашими никак невозможно уравнять. Но... уж очень корыстные люди. Обращается к ним крестьянин, прошенье ли написать, за советом ли - обязательно требуют платы. За ученье, тоже самое, вымогают. А помочь мужику так, для идеи, они не желают. Словом, пришлый, чужой народ.

– А ты, Митя, по справедливости рассуждай, - сказал старик.
– Нешто можно шибко ученого человека с нашим учителем сравнить? Он все знает, а начнет рассказывать - сразу свет в глазах сделается у тебя. Вся подноготная ему известна. А наш учитель что... Наш учитель, можно сказать, вроде нас, темный. Другой что и знал-то, так забыл.

– Да-а-а, - скептически протянул и агроном.
– Когда правительство отказало давать пайки учителям и предложило сельским обществам взять учителей на свое иждивенье, крестьяне созвали сход. Были приглашены учителя, и я присутствовал. Наши, местные, чтоб подладиться под мужиков, повели двойную политику. Они говорили примерно так: "Конечно, учителю надо кормиться, но и на крестьянина особенно-то уж налегать нельзя". Учителя же приезжие, с высшим образованием, те требовали определенно и настойчиво: паек! И от своих требований не отступались. Почему? Как думаете, Дмитрий Николаевич?

– От жадности.

– Нет. А потому, что местные учителя имеют и землю, и корову, ему легко с мужиком и в великодушие сыграть. А у приезжих зачастую ничего этого нет. И если они требуют оплаты своих трудов - требование их свято. А вам стыдно, что вы их не можете поддержать. Ведь это ж огромная культурная сила пришла в деревню. Событие прямо-таки небывалое: в одной известной мне школе второй ступени - четыре человека с высшим образованием: среди них - известный геолог, другой опытный преподаватель реального училища, одна из преподавательниц лингвистка, учит языкам, другая - на рояли. Ярцевской школой заведует ассистентка известного петербургского профессора, старшая учительница в Лужках - окончила географический институт. Разве это не клад для деревни? И вот эти люди уходят домой, к себе. Жили в голоде и холоде, отношение к ним было неважное. Словом, деревня не могла удержать их у себя. Это, конечно, очень грустно.

– Действительно, - сказал Дмитрий Николаевич.
– А ежели взять наших, даже смешно сказать.
– Он махнул рукой и, поерошив волосы, неодобрительно крякнул. В голосе его зазвучала ирония.
– По пальцам можно перечесть: Силантьев, например, - царский вахмистр, три раза на учителя экзамен держал, едва на четвертый кой-как выдержал, Чиркина - повивальная бабка, Шатунов - из дьячков, тоже едва выдержал экзамен. Все они еще от земства остались. А вот новая, недавно испеченная, эта из портних, эта уж совсем ни аза в глаза. Конечно, есть нек 1000 оторые, окончили семинарию учительскую. Но и они опустились. И верно, что не выше мужика по своему кругозору. Культуру забыли, духовных интересов никаких, ничего не читают. Ну, правда, спектакли иногда ставят пустяковые, а больше - пьянствуют, да в карты.

– Вот то-то и есть, - сказал старик, - и какие же узоры может с них снять мужик, чему научиться? "Ежели уж учителя пьянствуют, так нашему брату и подавно полагается", вот что толкуют мужики.

Трещала на сковородке яичница, клубился вкусный парок над щами из баранины. Вошел сын хозяина, лет тридцати, смуглый и угрюмый, в холщевой рубахе, заправленной в такие же штаны. Он только что накосил корове травы, был мокрый. Познакомились. Он кончил техническое училище цесаревича Николая, работал машинистом на коммерческих пароходах, а когда его брат, красноармеец, помер от тифа, другой был убит белыми, - он пришел домой помогать семье. С весны хочет заняться землемерным делом.

– Навсегда думаете остаться в деревне?

– Боже сохрани!

– Почему это образованные люди из крестьян уходят в город? Ведь деревня так нуждается в собственной своей интеллигенции, - спросил я.

– Да. В деревне нет своей интеллигенции, да не знаю, и будет ли когда-нибудь, - сказал механик.
– Скучно очень жить здесь. Да и знания свои приложить некуда. Ну вот, например, я. Заводов здесь нет, мельниц паровых нет. Землю пахать? Но тогда к чему было учиться на механика. Я привык жить совсем в другом масштабе, чем мужик. Мне нужна книга, театр, общество. А если сесть на землю, то едва на хлеб добудешь. А книгу, комфорт, и все то, чего вкусил - по боку? Вот в чем дело. Ради чего же я учился десять лет?

Разговор перешел на тему о красно-белых боях.

Деревня Дядина, как находящаяся на пригорке, была важным стратегическим пунктом. Она несколько раз в продолжение лета переходила из рук в руки. Сначала ее захватили белые. Крестьяне очень обрадовались, увидав офицеров. Наступление красных было отбито. С попавшимися в плен обращались жестоко. Мужики тоже не отставали. В особенности, отличались жестокостью женщины.

– После свалки-то, - говорит хозяйка, - красные разбежались, а бабы увидали по пригорочку красноармеец ползет. Поползет-поползет, да торнется, оклемается маленько, да опять поползет. Бабы туда и помчались всей деревней с поленьями, кольями, топорами: "Бей его, дьявола, антихриста, бей!" Подбежали, он и глаза закатил, не дышит. Дуняха вырвала у него из мертвых рук винтовку, карманы обшарила, револьвер там, и потащили за ноги в деревню. Пока волокли, всего измолотили.

Потом белые начали отбирать у них скот, лошадей, стали безобразничать, выгонять на работу, забрали на службу всех парней и молодых мужиков, непокорных пороли нагайками. Мужики стали Бога молить, чтоб забрали их красные.

– Такая сволочь, такая дрянь эти белые, - возмущается учитель.

Ему все поддакивают.

– Очень жалко мне было красного одного, - говорит младший хозяйский сын Сережа, мальчик лет шестнадцати.
– Допрашивал офицер. Говорит: "Переходи к нам, или повесим". А тот: "Был красным, и умру красным. Вешай, белая собака!" Тогда его повели за деревню, к березе, возле изгороди росла, а нас всех, мальчишек, отогнали. Мы все-таки бочком-бочком, да пробрались. Велели залезть ему на изгородь. Красноармеец сам надел петлю и веревку перекинул через сучок. "Ну, скачи!" - офицер крикнул. Тот прыгнул вниз: "Не держись за веревку, не держись! Скорей подохнешь!" - Опять крикнул офицер. А потом подошел к нему и из нагана два раза в голову, весь череп снес. Мужикам сказал: "Ежели будете хоронить - всех перепорю".

Красные относились к крестьянам совершенно по-другому. Я прошел около сотни верст, расспрашивал бедных и зажиточных крестьян, священников, учителей, бывших торговцев, кабатчиков - все в один голос говорят. "Белые - дрянь, шваль, грабители, разбойники, в особенности офицеры и помещичьи сынки; красные - народ, как народ, простые русские парни и рабочие, крестьян не истязали, женщин не насиловали, грабежами не занимались". В особенности хорошую память оставили по себе красные военачальники.

Нас уложили на 1000 кровать. Дмитрий Николаевич охапками приносил из другой комнаты книги, журналы. Он любит почитать, но это все перечитано, новых книг достать трудно. Потом, стоя среди комнаты, начинает рассказывать разные забавные истории, хохочет и спрашивает:

– Вы не спите?

– Нет, - отвечаю я, борясь со сном.

* * *

Утром разбудило солнце. Мычат коровы, поет петух, скрипит у колодца блок. Выхожу на улицу. Возле избы сидит старик-хозяин, чинит грабли.

– Страшно было во время боев-то?
– спрашиваю.