С мыслями о соблазнении

обнаженной и он обхватил ее груди ладонями.

– Вы снова это делаете.

Внезапное возвращение к действительности оказалось болезненным. Поерзав в

кресле, Эвермор заставил себя встретиться с Дейзи взглядом.

– Прошу прощения?

– Пялитесь на меня.

Он посмотрел на восьмую главу, затем вновь на мисс Меррик, и решил, что с

него хватит. Ему необходимо отвлечься.

– Простите. Я размышлял, как вам удается так писать.

Неодобрение в ее глазах сменилось замешательством.

– Что плохого в том, как я пишу?

– Я не сказал, что в этом есть что-то плохое. Просто вы пишете без всяких

колебаний, и это привлекло мое внимание.

Казалось, его слова ее озадачили.

– Ну, пока нет нужды в каких-то перерывах. В конце концов, это просто

наброски.

– Да, но разве вам не требуется время на размышления?

Теперь Дейзи выглядела еще больше озадаченной.

– Вообще-то нет. Я же сказала, это черновик. На данном этапе, я просто пишу,

как можно быстрее, стараюсь каждый день заканчивать по меньшей мере

десятью новыми страницами.

Бывало и ему такое удавалось. Доза кокаина и четыре эспрессо, с некоторой

ностальгией вспомнил Себастьян, и он мог писать страницу за страницей без

остановки. Он взглянул на строки текста, которые она так быстро выводила,

затем на пустой лист бумаги в своей печатной машинке, и ощутил, как зависть

перерастает в отчаяние. Он никогда не сможет снова так писать. Не сможет

писать, как она.

– Сколько вы пишете в день?

Голос Дейзи вторгся в его мысли, и Себастьян выкинул из головы

воспоминания об Италии. С кислым лицом он поднял перед ней чистый лист:

– Вот так теперь завершается каждый мой день всякий раз, когда я пробую

писать.

– Всякий раз? Вы преувеличиваете.

– Нет, цветочек, нисколько. Поэтому я и бросил. – Со вздохом он кинул бумагу

на стол рядом с «Крэнделлом» и потер кончиками пальцев над глазами. – Это

так чертовски тяжело.

– Да, тяжело. Временами.

Опустив руку, Эвермор уставился на Дейзи, негодуя на нее, ее энтузиазм и

чертовы десять страниц в день с неистовством, удивившим его самого. Он-то

считал, что его уже ничто не трогает.

– Но и приносит удовольствие, - мягко продолжила она. – Вам должно быть это

известно. Вы оставили богатое наследие. Если б творчество не приносило вам

радость и удовлетворение, зачем бы вы стали им заниматься?

– Сумасшествие?

Казалось, она не отнеслась к его предположению с должной серьезностью.

– Ведь вы должны находить в нем какую-то награду?

– Возможно, - признал он, - но большую часть времени это мука. Все равно,

что карабкаться на четвереньках по острым скалам. Голым, - добавил он для

лучшего сравнения. – А твоя муза все это время нашептывает, что ты никогда не

достигнешь вершины и, должно быть, безумен, раз пытаешься.

Дейзи молча изучала его, ее прелестное веснушчатое лицо преисполнилось

сочувствием.

Этого Себастьян не мог вынести. Вскочив на ноги, он подошел к одному из

французских окон, ведущих на террасу. И уже принялся открывать дверь, думая

лишь о побеге, но ее голос его остановил.

– А что, если посмотреть на все иначе?

Он замер, рука его застыла на дверной ручке.

– Что вы имеете в виду?

– Воспринимайте это как развлечение, а не как муку.

– Развлечение? – эхом отозвался он и бросил хмурый взгляд через плечо. – Вы

ведь не всерьез?

Но Дейзи не шутила. Судя по задумчивому выражению лица.

– Мне кажется, если верить, то все получится.

– Нет, не получится. Это ложь, а ложь еще никому не помогала.

Раздраженно фыркнув, Дейзи отложила перо и встала.

– Иной взгляд на вещи – не ложь!
– заявила она и встала подле него перед

французским окном. – В позитивном мышлении нет ничего дурного или

лживого.

– Стакан наполовину полон, в этом суть? А вы всегда такая?

– Какая такая?

– Сама безмятежность, хорошее настроение и солнечный свет?

Дейзи не обиделась. Напротив, она вдруг улыбнулась.

– Похоже на то, - призналась она. – Боюсь, это ужасно раздражает мою сестру.

– В самом деле? Не представляю почему.

Она состроила Себастьяну рожицу.

– Дразнитесь, если хочется, мне все равно, я предпочла считать писательство

забавой. А вы нет, вот почему для вас это так тяжко.

Ее точка зрения так незамысловата.

– Писательский труд не забава. Это одержимость. Это зависимость. Согласен, в

нем можно обрести удовлетворение и, вероятно, даже очищение. Лично я всегда

ощущал ошеломительное чувство облегчения, заканчивая книгу, но лишь

потому, что проходила та порабощавшая меня одержимость. У творчества

много сторон, но это не забава. Меня ставит в тупик, как вы вообще можете так

считать.

– Я просто включаю воображение. Всякий раз, садясь за работу, я представляю,

что отправляюсь в удивительное путешествие, а моя история – место,

наполненное очаровательными людьми, загадочными улочками и спрятанными

сокровищами.

Себастьян с трудом сдержался, чтобы не закатить глаза.

– И я стараюсь не умалять значимость своих первых шагов, - продолжила она. –

Поэтому как можно быстрее пишу первые наброски. Это трудно, но я пытаюсь

отложить критический разбор на потом, когда буду более объективна.

Эта мысль показалась ему разумной. Прежде ему такое не могло и в голову