С опозданием на много лет...

— Она же…

— Как она мне нравилась в детстве! — она погладила фарфоровую балерину. — Я тоже мечтала быть балериной. Мечтала о пуантах, о пачке! Представляла себя парящей на сцене! Как я умела мечтать в то время! Запоем…

Взгляд у нее стал мечтательный и удивленный, будто она, так хорошо зная себя, вдруг обнаружила в себе качества, давно ей позабытые…

— Когда, в какой момент я разучилась мечтать? — спросила она себя, но не могла найти ответ.

— Я тоже много чего разучился делать с возрастом… Но кое-что и приобрел… Кряхтеть научился, ворчать.

— Смотри, мои зарубки! Тут даже год и число сохранились. Каждый год в начале лета и перед школой ты отмечал мой рост. Как я гордилась собой, когда подрастала за лето на пару сантиметров!

— По этой причине я и не меняю ничего. Слишком много воспоминаний, — согласился Лавров.

Всюду тени прошлого… Столик из карельской березы, часы с ажурными стрелками, украшенные пухлыми херувимами. Бронзовая ваза, отделанная чеканкой. В ней раньше лежали конфеты. В детстве она подолгу стояла рядом, не зная какую ей выбрать. Ваза светилась лунным светом. Оксана бережно обхватила ее ладонями, ощутив прохладу бронзы и рельеф, знакомый ей с детства. Чугунный чертик строил ей рожу. Тот чертик, при виде которого она все детство обмирала от страха…

Она повернулась к шкафу из темного дерева, с резными дверцами и бронзовой инкрустацией.

— Господи, даже двери не скрипят! Как там у Чехова? Дорогой многоуважаемый шкаф… Сегодняшнюю мебель из ДСП не назовешь многоуважаемой. Даже язык не повернется такое сказать…

Подойдя к ковру на котором висело оружие и охотничьи трофеи. Она взяла ружье в руки:

— Похоже, к нему не притрагивались много лет. Помню, как ты однажды принес убитых зайцев, а я не стала их есть.

— Ты еще сказала: что не хочешь, чтобы из-за тебя убивали зайчиков. Сказала, что можешь поесть и хлеба, а зайцы пусть живут…

— Да-да. Я взяла кусок хлеба и заперлась у себя в комнате, — усмехнулась она. — Раньше у меня были принципы! Я во что-то верила, хотела что-то изменить, жалела несчастных… Как давно это было! И как все изменилось! В данный момент я не вижу ничего предрассудительного в том, что ради меня убивают до пятидесяти норок, чтобы сшить из них мне модную шубку. Не вижу плохого в том, что ради меня вспарывают тысячи самок лосося, чтобы я ежедневно могла есть икру. Я давно уже не гнушаюсь ничем, и от моих принципов ничего не осталось. Той милой девочки, которая жалела птенцов, выпавших из гнезда, и кормила всех бездомных животных… давным-давно нет. Она давно превратилась в обычную прожигательницу жизни…

— Но ты же работаешь?

— Да. Что-то там работаю, — пожала плечами Оксана. — Поверь, человечество ничего не потеряло, если бы я перестала ходить на работу…

— Мама, мы подружились с киской! Она такая хорошая! Смотри, она мне все руки вылизала языком, — задыхаясь от радости, сообщила вбежавшая в комнату Настя.

Она поднесла к лицу матери растопыренные ладошки.

— У киски язык шершавый-прешершавый. Мне даже руки перед едой мыть не нужно, такие они у меня чистые! — тараторила Настя.

— Как раз наоборот! После того, как ты поиграла с животными нужно очень тщательно мыть руки! — резко ответила Оксана. — Киска лизала тебе руки потому, что они у тебя все липкие от мороженого. И кофта у тебя сейчас липкая и вся в кошачьей шерсти. Что ты за неряха?!

— Мама, дай мне колбасы! Я отнесу киске! Она голодная! Мама! Мама, дай! — завизжала и затопала ногами Настя.

— Возьми! Только не кричи мне в ухо! Это что за ребенок?! Голова даже разболелась.

Оксана потерла виски и закурила, с недовольным лицом уставившись в окно. Там по-прежнему лежал сад — кусты сирени и акации окружали дом глухой стеной. Солнце уже скрылось за горизонтом…

Лавров прищурился, пытаясь получше разглядеть дочь. Она сидела в изящной непринужденной позе, все еще гибкая и стройная для своего возраста. Он перевел взгляд на ее руки. Мягкие, в ямочках, с чуть загнутыми на концах пальцами. Это были руки никогда не работавшей женщины. Да, она все еще хороша… лишь когда злится, становится отталкивающей.

— Когда ты ругаешься у тебя появляются морщины. Ты даже выглядишь старше.

— Черт! — воскликнула она, и пальцами постучала у себя между бровей. — Эта несносная девчонка! Она всегда меня доводит. Не знаю почему, но я не умею с ней разговаривать спокойно.

— Ты даже и не пыталась?

— Может быть, — ответила Оксана, удивившись. — Нужно подумать об этом…

— Подумай.

— На нашей улице все по-старому? — спросила она, не поднимая глаз.

— Если тебя интересует Ромка Шахов, то да. Все по-старому.

— Он здесь? — она вспыхнула, вскочив со стула. — Сейчас накормлю вас!

Оксана быстро нарезала сыр, копченую колбасу, холодное мясо, хлеб. Красиво выложила все это на тарелки. Поставила напитки на стол: минеральную воду, пепси, бутылку вина. Разбила яйца на сковородку.

— Салат готов.

— Я не хочу салат! Я хочу пить! — сказала Настя, наливая пепси в стакан.

— Не будешь есть салат — не вырастешь!

— Чтобы вырасти большой, нужно есть не салат, а нужно есть «Растишку»! Я ем «Растишку»!

— Парят вам мозги этой рекламой, — проворчала Оксана. — Это какое-то особое поколение. Оно вообще не умеет думать самостоятельно, лишь следует рекламе. Готовят из них зомби…

— У-уф! Я напепсиколилась! Даже слезы потекли, — сообщила Настя, вытирая глаза рукой. — Дед! Ты какой-то вялый, тебе нужно выпить пепси! Знаешь, сколько энергии у тебя появится…

— Не приставай к деду!

— Я не приставаю! Я говорю: если он выпьет пепси, у него столько энергии будет. Как в той рекламе… Знаешь? — и она запрыгала, пытаясь что-то изобразить.

— Откуда дед может знать? Он всю эту чушь не смотрит! — резко сказала Оксана.

— Мне уже и пепси не поможет, милая. Ничего мне уже не поможет. Это называется — старость, — грустно ответил Лавров. — Последние деньки доживаю…

— Гейм овер? — спросила Настя.

— Что?

— Игра закончена, — перевела Оксана. — Не слушай ты ее!