С полемическим задором

Писатель прежде всего озабочен нравственным совершенствованием. Интересно, что у Достоевского также встречаются подобные мысли (а мы знаем, что его ранние вещи возникли не без влияния немецкого романтика), а у Мережковского (или Хомякова?) есть стихотворение, где такое же, как у Гофмана, перечисление благ технизации и просвещения заключается словами: «Но если нет любви в сердцах, Ничто вам не поможет». Изгнав поэтов, фей и колдунов, Пафнутий создает государство филистеров, ремесленников, пивоваров, людей, для которых печной горшок всего дороже. Вся мощь сатирического таланта Гофмана направлена против них.

Люди, наиболее ненавистные Гофману, уподобляются автоматам, куклам, марионеткам; напротив, герои, симпатичные автору, полнокровны. В новелле «Песочный человек» студент Натаниэль прямо влюбляется в куклу Олимпию. Балаганная стихия вообще распространена в произведениях Гофмана. Есть персонажи, которые просто собраны, свинчены наподобие игрушек. Благодаря этому создаются комические, гротесковые ситуации: крошка Цахес, например, во время революционного возмущения народа гибнет в ночном горшке. Отсюда до эстетики абсурда уже совсем близко, хотя пройдет целое столетие, прежде чем она расцветет в европейском искусстве.

Протест против бездушной обывательской жизни заключен в образах (если этот термин вообще применим к героям Гофмана) немногих энтузиастов. Их усилия направлены на восстановление природосообразных отношений в обществе. Студент Балтазар, референдарий Пульхер, претерпевший из-за Цахеса, виртуоз Сбьокко, Фабиан, поплатившийся за свои ложные шаги необыкновенными свойствами сюртука, - все они стремятся к восстановлению справедливости. В этом им помогает чудодей Проспер Альпинус, который творит чудеса из соображений высшей справедливости, а не только по душевной доброте и личному капризу, как фея Розабельверде.

Бюргер, гоняющийся за ложными ценностями, иногда побеждает энтузиаста, иногда же, как в «Крошке Цахес», посрамлен сам.

[…]

Характерно, что люди, не живущие в государстве Пафнутия и, следовательно, не помешавшиеся, принимают все вещи в их истинном назначении. Они сразу же узнают в министре иностранных дел Циннобере редкостную обезьянку, потому что им в отличие от бюргеров нет смысла трепетать перед выскочкой, занявшим высокий пост благодаря трем золотым волшебным волоскам. Вещи они воспринимают такими, какие они есть, не придавая им сверхъестественной силы. В бюргерском же государстве, по замечанию Н.Я. Берковского, «у вещей власть и активность, вещи наступают, а человек спасается».

События резко меняются, как только на них начинает влиять Проспер Альпанус (то есть природа, норма). Он разбивает гребень, которым фея Розабельверде расчесывала кудри уродца, - и крошка Цахес претерпевает впервые за всю его карьеру неудачи. Состязание Альпануса и Розабельверде, их превращения в различных животных – типично сказочный мотив. Но вот они заключают союз (такой же союз заключают в сказках два богатыря, победитель и побежденный). Отныне Цахес обречен.

Некоторые исследователи считают, что раз крошка Цахес обладает золотыми волосками, то, следовательно, он олицетворяет собой власть золота. Делать такое обобщение, по-видимому, нельзя. Золотые волоски здесь, как и в народных сказках, - не обязательно золото, деньги; они просто гарантируют везучесть тому, кто ими обладает. Вырвать их – значит лишить зло силы и привлекательности.

Эту миссию – обезвредить зло – берет на себя опять-таки энтузиаст, студент Балтазар, который любит Кандиду. Во время бракосочетания Кандиды и Цахеса, он и его друзья, Фабиан и Пульхер, врываются в дом. Вырвав три волоска и бросив их в огонь, Балтазар расколдовывает зло. Филистеры посрамлены и отворачиваются от пресмыкающегося в ничтожестве Цахеса, хотя вся правда им так и не открылась. Правда торжествует лишь для тех, кто искал ее. Профессор Мош Терпин, погнавшись за ложными ценностями, разжалован князем и лишился зятя. Это справедливое наказание для филистера, который всегда, во все времена поступает как принято, а не как ему подсказывает совесть, чувство или природа. Восстановив справедливость, волшебник Проспер Альпанус улетает в Джиннистан. Повесть заканчивается жалкой смертью Цахеса и свадьбой Балтазара и расколдованной Кандиды.

Торжественные похороны Цахеса наводят на мысль, что бюргеру так и не дано исправиться. «Горожане, народ – все плакали и сокрушались, что отечество лишилось лучшей своей опоры и что у кормила правления, верно, никогда больше не станет государственный муж, исполненный столь глубокого разума, величия души, кротости и неутомимой ревности ко всеобщему благу, как Циннобер».

Каждый находит то, что хочет найти. Агрессивный, карикатурно-злобный Цахес находит смерть, Кандида и Балтазар – счастье в загородном доме под патронатом феи Розабельверде и доктора Альпануса.

Как же все-таки стало возможным, что ведьменыш с паучьими ножками, уродливый корень мандрагоры, мутант, дегенеративный отпрыск неграмотной крестьянки стал первым человеком в государстве, лучшим правоведом, поэтом, композитором, женихом, почему стало возможным похищение ублюдком чужих надежд, достоинств, талантов? Почему злодеи, собиратели мертвых душ и пожинатели не сеянного ими проникают на самый верх иерархической лестницы, обворовывая и обирая своих сограждан? Тайна сия велика есть. На этот вопрос и по сию пору, после всех наполеонов, сталиных, пол потов, трудно дать однозначный ответ, даже если допустить, что миром правит зло, даже если прибегнуть ко всему инструментарию генной инженерии. Мы знаем только, что этот процесс продолжается. К массовому психозу, к фетишизму первобытной орды, к культу отца этого не сведешь. Видимо, многое решается приспособляемостью, а приспособляющийся вынужден мутировать.

Важно не это. Важно, что почти двести лет назад этот вопрос был поставлен и по-своему, средствами художественной прозы, решен. Не станем заглядывать в будущее. Во дни беспредельного оборотничества мы можем получить плохие результаты, но совсем не такие, какими нас пугают голливудские страшилки. В новелле «Крошка Цахес, по прозванию Циннобер» Гофман учит нас надеяться на лучшее, на посрамление зла и торжество простых добродетелей: любви, семьи, дружбы.

Алексей ИВИН (курсовая работа, написанная в Литинституте, по зарубежной литературе Х1Х века. Опубликована в сокращенном виде в газете «Литература» (приложение к газете «Первое сентября»), №7 за 1995 год).

– ---------------------------------------------

ПРИТЧА ИВАНА КАРАМАЗОВА

«Легенду о Великом Инквизиторе» сам Достоевский называл «кульминационной точкой». Речь идет, конечно, не столько о сюжетной кульминации, сколько об идейной. Притча Ивана Карамазова вобрала основные идеи романа, больные вопросы, над решением которых бьются герои. Она, как пишет В. Кирпотин в полемике с В. Шкловским, «необыкновенно сжатое и выпуклое легендарно-символическое обобщение всемирного процесса. Христос пришел, чтобы миром и любовью преобразовать жизнь на земле, чтобы утвердить в людях закон братства, но имя и власть его были использованы церковью для совершенно противоположных целей».

Всё это так, однако по поводу корыстного использования имени Христа Достоевский не проронил ни единого осуждающего слова, так что нет необходимости, как это делает Кирпотин, сближать его с Толстым, обличителем церкви. Напротив, Достоевский склонен подчинять мирской идеал, скомпрометированный французскими революциями, церковному, ставить церковь над государством. Иными словами, склонен поступать по-инквизиторски. Шкловский, утверждавший, что «Великий инквизитор» - это художественно-образная объективация внутренней сущности автора, взятой с отрицательной стороны, - гораздо более прав, чем его оппонент. Художник, а в особенности такой, как Достоевский, способен вкладывать в образ или идею только с в о ё, а все чужое (газетную хронику и тому подобное) использует для подтверждения или отрицания своего тезиса. Другое дело, что объективное (история католицизма) совпадает с субъективным, подходит под авторскую теорию, подкрепляет его мысль. Богоборцы и богоненавистники Достоевского не те, что у Толстого: они могут убить старуху или расколоть икону об угол печки, но кончат при этом невольным признанием верховного Божества. Они сомневаются, но не отрекаются. Потому что и сам Достоевский, логически доказывавший существование Царства Божия и определявший жизнь как подготовительную стадию к нему, в известной черновой записи в день смерти первой жены («Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей?»), сомневаясь, никогда не отрекался. Ему претили теории социального переустройства, самонадеянность «слабых бунтовщиков».