С тобой навеки

Ручка Акселя замирает. Он поднимает взгляд к моим губам, затем опускает обратно.

— Правда?

Я снова поддеваю его ступню под столом. Он прижимает мою ступню своей.

— Ты всего один раз выставлялся в Лос-Анджелесе, но я пробыла там как можно дольше. Я думала, вполне очевидно то, что мне нравятся твои работы, Аксель.

Румянец сгущается. Ручка падает из руки Акселя. Он закрывает блокнот.

— Хм.

— Я бы сказала это, — я кладу вторую ступню поверх его ноги под столом. — Но я старалась не вести себя как очевидная фанатка. У тебя их явно хватает, учитывая внимание, которое ты получил на выставке.

К моим щекам приливает жар. Я только что ясно очевидно дала понять, что тоже наблюдала за ним.

Если Аксель улавливает это, то не показывает. Он смотрит на свой блокнот и хмурится.

— Хм.

— К чему всё это хмыканье?

Он проводит костяшками пальцев по своим губам, и со мной явно что-то не так, поскольку каждый раз, когда он так делает, это активирует моё либидо. Я неловко ёрзаю на стуле.

— Да ничего, — бормочет он.

— О нет, ни за что. Если мне не удаётся отделаться «ничего», то и у тебя такое не прокатит.

Аксель барабанит пальцами по блокноту. Затем выпрямляется, бросает его на стол и проводит пальцами по волосам. Закрывает глаза, делает глубокий вдох.

— Мне правда плевать, что незнакомцы думают о моих работах. Мне нравится, что они хорошо продаются, но в остальном мне плевать на их мнение. Я слегка запаниковал, когда вы все пришли на мою лос-анджелесскую выставку. Если бы пришли мои родители, я бы слетел с катушек.

— Почему?

Он медленно открывает глаза и смотрит в потолок.

— Это немножко похоже на ту ситуацию с картинами рассветов и закатов. Я хочу, чтобы они поняли это и почувствовали связь, и я не могу вынести мысли о том, что этого не случится. Так что я пока не разрешал родителям приходить на мои выставки.

У меня отвисает челюсть.

— Аксель Бергман.

Его взгляд опускается и останавливается на моих губах. Он хрипло сглатывает.

— Да?

— Твои родители полюбят твои работы, потому что они любят тебя. Разреши им прийти на твою выставку.

— Если ты любишь кого-то, это не означает, что ты их понимаешь, — говорит он. — Ты сама говорила, когда рассказывала о своих родителях, что иногда того, как люди тебя любят, оказывается недостаточно.

Я таращусь на него.

— Это совершенно другой контекст. Ты правда думаешь, что твои родители не поймут твои работы и не полюбят их?

Он смотрит на свои ладони.

— Не знаю. Просто я знаю, что я не уверен, смогу ли справиться, если этого не случится. Может, это звучит абсурдно, но вот так я выстроил это в своей голове.

Я смотрю на него и подвигаюсь чуть ближе.

— Но подумай о том, что ты упускаешь, не доверяясь им. Конечно, сейчас ты избегаешь риска того, что они могут причинить тебе боль, не почувствовав связи с твоими работами. Но ты также упускаешь возможность испытать их гордость и любовь. Что, если им понравятся твои картины, Аксель? Что, если они будут сиять, восторгаться и обожать твои работы?

Он медленно поднимает взгляд.

— Я никогда не думал о том, что я упускаю. Только о том, чего я избегаю.

— Дашь им шанс?

Он кивает.

Я удовлетворённо улыбаюсь.

— Хорошо.

Аксель тоже наклоняется ближе, опираясь локтями на стол, и его глаза смотрят на моё плечо. Потянувшись к косе, он заправляет выбившуюся прядку обратно. Коса мягко спадает на моё плечо, но пальцы Акселя задерживаются, скользя по моей ключице, и он взглядом следит за своим касанием. Его выражение такое серьёзное, такое сосредоточенное.

— О чём ты думаешь? — спрашиваю я.

Он склоняет голову набок. Его глаза темнеют, палец скользит ниже, по моей груди.

— Я думаю о том, что сказал тебе ранее, когда ты вернулась. Про поцелуи с тобой.

Меня охватывает жар, когда это воспоминание вновь проигрывается в голове.

«Я так сильно хочу поцеловать тебя, что это стёрло все остальные мысли в моём мозгу. Не осталось ничего, кроме желания этого. Желания тебя».

— О? — произношу я, запыхавшись сильнее, чем планировала.

— Ты бы… — он откашливается. — В смысле ты бы захотела… Е*ать, — отстранившись, он утыкается лицом в ладони.

— Захотела бы я… е*ать?

— Нет, — стонет он. — Подожди, в смысле да, но я не это имел в виду, не то чтобы я… Чёрт, — он хватает мою руку, водит кончиком пальцам по моей ладони, затем медленно выдыхает и говорит: — Я пи**ец как ужасен в таких вещах.

Мне стоит сказать что-нибудь, чтобы успокоить его, но очень сложно думать, когда он гладит меня по ладони, когда мозолистый кончик пальца рисует завораживающие круги, а я хочу ощутить эти круги в другом месте, где я вновь чувствую себя невыносимо и изнывающе пустой.

Я слишком долго жила в целибате.

— Акс… — мой голос снова делается неестественно высоким. Откашлявшись, я пробую ещё раз. — Что ты хочешь у меня спросить?

— Я… — подняв взгляд, он спрашивает: — Ты чувствуешь это?

Я смотрю на него, моё сердце гулко стучит.

— Чувствую что?

Его большой палец скользит по нежному основанию моей ладони.

— Это… между нами. Когда мы целуемся. Когда мы прикасаемся. И то, что случилось на кухне…

— Да, — выпаливаю я, когда его ладони сдвигаются к моим запястьям. Мой клитор пульсирует, а всё моё тело так сильно изнывает по нему, что я едва могу дышать. — Да, я это чувствую.

— Ты… — он на мгновение притихает, если не считая его дыхания, которое такое же нетвёрдое, как моё. — Хочешь что-то сделать по поводу этого?

Я выгибаюсь, когда он задевает нежное местечко.

— Секс?

Он кивает.

— Мы могли бы… удовлетворить нужду. Один раз, чтобы вывести это из организма.

— Один раз? — пищу я.

— Одна ночь, — поправляется он. — Одна ночь звучит более подходящим вариантом.

— Определённо. Так и будет. Да. Я хочу этого. Если ты хочешь.