С точки зрения Карфагена: Финикийцы и Карфаген

Там они принесли жертвы, но, так как те были неблагоприятны, они повернули назад. Некоторое время спустя экспедиция прошла залив на тысячу пятьсот стадий и вышла к острову, на котором находится святилище Геракла, против иберийского города Онобы.

Они решили, что там находятся столпы, и принесли жертву богу, но, так как снова жертвоприношения были нехорошими, они вернулись обратно. Прибывшие с третьим отрядом основали Гадес и построили святилище на восточной стороне острова, а город — на западной. Поэтому некоторые полагают, что скалы пролива — это и есть Столпы, другие, — что это Гадес, а третьи располагают Столпы еще дальше за Гадесом»^[14].

Попробуем выяснить, что именно хотел сказать достопочтенный Страбон, сам ссылающийся на историка Посидония Аламейского, а тот в свою очередь на финикийские легенды.

Выходцы из Тира неоднократно бывали в этом районе и раньше, в этом нет никаких сомнений. Колонии никогда не основывались спонтанно, этому предшествовала длительная подготовка — экипаж одиночного корабля не мог пристать к берегу и решить нечто наподобие: «О, какое красивое местечко! Давайте будем здесь жить!». Короткая зимовка, переждать сезон штормов — сколько угодно, но только не создание постоянного поселения!

Колонизации непременно предшествовали тщательное исследование новых земель, знакомство с их обитателями, оценка потенциала экспорта-импорта (с кем торговать на пустынных незаселенных берегах? С лисицами и летучими мышами?!) и тщательный подбор подходящей гавани. Только потом можно было снаряжать флотилию со всем необходимым: инструменты, оружие, запасы на первое время. Опять же, надо было взять с собой профессионалов: каменщики для строительства обязательного укрепления, кузнецы, плотники, жрецы наконец!

Страбон утверждает, будто первая экспедиция остановилась там, «где ныне город екситан» — сейчас эта точка соответствует испанскому городку Альмуньекар в двухстах с небольшим километрах к востоку от Гибралтара. Но тут, извольте видеть «жертвы оказались неблагоприятны» и финикийцы «повернули назад».

Следующая попытка обосноваться в Иберии тоже оказалась безуспешной, на этот раз в районе Онобы, то есть современного города Уэльва в эстуарии реки Одьель (250 километров к северо-западу от Гибралтара, на побережье Атлантики). Снова мимо — Мелькарт дал знать, что место не подходящее, хотя эстуарий и полуостров на слиянии рек Уэльва и Тинто казалось бы самой природой созданы для стоянки кораблей и закладки нового города!

Монета Гадира с изображением Мелькарта.

Закрепиться удалось лишь с третьей попытки, причем не на суше, а на острове — это сейчас испанский Кадис соединен с материком дамбой и двумя мостами, а три с лишним тысячи лет назад выбранная для Гадира территория со всех сторон омывалась водами океана...

Так в чем же дело? Отчего вдруг Мелькарт проявил такую строгость в отношении Альмуньекара и Уэльвы? Почему жертвы были столь неблагоприятны?

Мелькарт к этой истории имеет довольно опосредованное отношение — позднее, когда Гадир уже процветал, в обоих ранее отвергнутых точках поселились финикийцы, даже не вспомнив, что некогда покровитель Тира дал нехорошие знамения. Всё проще и сложнее одновременно: первые две экспедиции столкнулись с недоброжелательно настроенными иберийцами, которые не захотели видеть на своей земле незваных гостей.

Строить же город во враждебном окружении совершенно невозможно — кстати, именно поэтому в итоге был выбран остров, что резко снижало возможность нападения с суши. Само название «Гадир» означает «крепость», давая намек на противостояние с местными жителями.

Спрашивается, а чем так насолили племенам Иберии финикийские торговцы, которые вроде бы предпочитали не конфликтовать с туземцами, отлично понимая, что ссоры лишь вредят торговле — вспомним города на североафриканском побережье и вполне безмятежные отношения граждан Тира с ливийцами?

Ответ простой — жадность. Жадность, сопряженная с самым наглым обманом. Говоря научным языком — неэквивалентная торговля. У нас тому есть авторитетные свидетели.

Как мы уже упоминали, контакты финикийцев с Иберией начались задолго до появления на картах Гадира, но это была не более чем колониальная торговля в ее самом примитивном виде. На ранних этапах предколонизации говорить о каких либо государственных образованиях на юго-западе Пиренейского полуострова не приходилось — эти земли населяли разрозненные племена как пришедшие сюда в доисторические времена (иберы и васконы, родственные баскам), так и сравнительно недавно мигрировавшие на запад кельты.

Предоставим слово историку I века до н.э. Диодору Сицилийскому:

«...Хотя в этих [Пиренейских] горах есть множество густых лесов, говорят, в старые времена какие-то пастухи оставили [без присмотра] огонь, который полностью выжег всю горную область. Поскольку постоянно горевший в течение многих дней огонь (???) выжег землю, горы и стали называть Пиренеями, а на поверхности выжженной земли потекло обильно серебро: порода, из которой добывают серебро, оказалась переплавлена, вследствие чего появилось множество ручейков чистого серебра.

Туземцы были несведущи в его употреблении, однако занимавшиеся торговлей финикийцы проведали о случившемся и скупили серебро, дав взамен в незначительном количестве другие товары. Доставляя серебро в Элладу, Азию и всем другим народам, финикийцы накопили огромные богатства. При этом стремление купцов к наживе было столь велико, что когда корабли были уже слишком загружены, но серебро еще оставалось в избытке, они отсекали свинцовые части якорей и использовали вместо них серебряные. Занимаясь в течение многих лет этой торговлей, финикийцы достигли значительного могущества и основали множество поселений — одни на Сицилии и близлежащих островах, другие — в Ливии, на Сардинии и в Иберии»^[15].

Насчет якорей из серебра Диодор может быть и преувеличил, желая подчеркнуть алчность финикийцев, но вот сведения о туземцах, не знакомых с употреблением серебра в культурных странах, представляют немалый интерес. Мы уже упоминали о несопоставимом уровне социально-экономического развития высокоцивилизованных тирийцев с сидонянами и дикарей, с которыми им приходилось торговать на отдаленных берегах.

Обменивать природное серебро на стеклянные бусы и бронзовые безделушки, затем вывозить металл на восток и там продавать — это же тысячепроцентная прибыль! Далее Диодор упоминает о золоте и меди, добываемых в Иберии, причем разработка копей не прекращалась и тысячу лет спустя, уже при римлянах. Но прежде всего, у иберийцев были связи с севером, с британским Корнуоллом, который античные авторы именуют Касситеридами — «Оловянными островами», откуда привозилось олово, представлявшее для финикийской торговли не меньший, а то и больший интерес, чем серебро, ввиду его редкости и ценности. А кроме олова с севера привозили янтарь — в средиземноморье янтарь добывался только на Сицилии в небольших объемах.

Как долго продолжался откровенный грабеж Иберии мы не знаем, но что Диодор, что Страбон, что Плиний хором уверяют нас в одном очевидном факте: на экспорте достававшихся практически даром металлов в Грецию и Переднюю Азию финикийцы сколотили колоссальное состояние. Однако, они не учли «цивилизующего фактора» носителями которого сами же и были: оживленная торговля с Иберией способствовала разложению общинно-родового строя и выделению аристократии, которая со временем начала задумываться о том, что эти пройдошливые корабельщики чего-то явно недоговаривают, а их неодолимая тяга к невзрачному металлу появилась неспроста. Надо бы разобраться, в чем тут загвоздка.