С Том 3

— Хорошо, — актер быстро успокоился, предложил нам выпить чаю. Оказывается, у него с собой была пачка грузинского. Осталось только добыть у проводника кипяток — и мы мирно начали чаевничать. Попутно Репнин нам жаловался на две вещи, которые отравляли его жизнь. Во-первых, на усики как у Гитлера. Их он из принципе отказывался сбривать. Во-вторых, знаменитая фраза «Не нервируй меня, Муля». Ее повторяла каждая поклонница актера. И это нервировало Репнина больше чем гитлеровские усики.

— А я вас знаю!

Мы понимающе переглянулись с Яковым.

— Вы сын Сталина! — актер возбудился. — Я видел вас на приеме в Кремле. Товарищ Джугашвили! Совершенно невозможно больше ютится с семьей в коммунальной квартире. Вы не могли бы замолвить словечко…

Дальше Репнин начал жаловаться на свои жилищные условия и наконец, понял, как ему удалось так удачно попасть в образ подкаблучника в Подкидыше.

Мне этот сеанс выпрашивания благ немного надоел. Я дождался, когда Яков выйдет из купе, и прошипел артисту:

— Ты что творишь? С личными просьбами нельзя! Эти, — я кивнул в сторону прохода, где бдили сопровождающие, — сразу доложат. Сиди спокойно, и так, кому надо, узнают о твоих трудностях!

* * *

— Граждане пассажиры, вещички собираем, постельное сдаем! — по вагону пошла проводница, повторяя такие сладкие для моего уха слова. Ведь это значит, что подъезжаем к конечной! Скоро Москва! Я уже не слушая Репнина, который после моего окорота начал травить актерские байки, а как приклеенный, сидел у окна, рассматривая проплывающие мимо дома, склады какие-то, полустанки. Вроде обычный железнодорожный пейзаж, а ведь каждый сарайчик, оставшийся позади, приближал нас к цели нашего путешествия. Жаль, на столбах нет табличек «Осталось сколько-то».

Но наконец-то начались всякие железнодорожные сооружения, показался перрон, поезд начал замедляться и остановился.

Репнина выпустили, а мы так и остались сидеть в купе, будто собирались ехать куда-то еще. Понятное дело, Якова в метро не повезут, но ждать сил не было. Я подошел к лейтенанту, руководившему сопровождением.

— Послушайте, может, я тоже пойду? Я вам зачем?

— Не положено, — совершенно механическим голосом произнес энкавэдэшник. — Сейчас машина приедет.

Ба, да ты парень, из последних сил держишься! Губы белые, подбородок слегка трясется, зрачки не видны почти. Наверное, выхватили в Коломне первого, кого нашли, и послали проследить, чтобы ничего не случилось. Он, небось, даже в самых завиральных мечтах не мог представить, КОГО ему поручат охранять. Из-за этого последнее купе заняли под нас, а сами всю дорогу бдили в коридоре и никого не пускали в туалет. Впрочем, попытка только одна и была, какая-то женщина пыталась прорваться, не заметив спросонку краповые околыши.

Всё кончается, даже плохое. Выглянув куда-то, лейтенант скомандовал:

— На выход, товарищи!

Что примечательно, за всю дорогу ни Якова, ни меня, он никак не называл. Только безликое «пройдите» да «не положено». Мы потянулись в тамбур. Вместо проводника нас провожал сам начальник поезда, при нас протерший поручень бархоткой. Он пожелал счастливого пути таким сладким голосом, что я сразу потужил о его отсутствии, когда мы пили чай. Никакой сахарин не понадобился бы.

Прямо у вагона стоял «Паккард». Такой, знаете, только раз глянешь, и понятно, что на нем ездят исключительно ребята с самых верхов. Несмотря на валящий снег, машина была вылизана сверху донизу — будто ее перед нашим выходом почистили, а еще чем-то покрыта, что придавало кузову ровный и спокойный блеск. Шофер сидел без движения и смотрел прямо перед собой. Уверен, что выглядит он так, будто только из парикмахерской вышел. Но за стеклом не видно.

Ага, и у меня нервы не на месте. Я как мандражировать начинаю, всегда мысли про всякую ерунду в голову лезут. Яков немного задержался, и мне ничего не оставалось, как остановиться у вагона, отступив в сторону, чтобы никому не мешать.

Как только мой спутник встал на ступеньку, всё пришло в движение. Неизвестно откуда появившийся майор оттеснил лейтенанта в сторону, и четко обратился к нам:

— Товарищ старший лейтенант, и вы, товарищ полковник, прошу в машину.

Я даже не рыпнулся. С таким спорить, всё равно что доказывать что-то мчащемуся на тебя трамваю. Прошел за Яковом и сел рядом с ним на заднее сиденье. Водитель и вправду соответствовал моим ожиданиям: подстрижен ровно и от него исходил не очень сильный, но достаточно разборчивый запах «Тройного». На переднее сиденье взгромоздился тот же майор. Видать, коломенских отправили восвояси.

«Паккард» тут же тронулся, даже дверцу энкавэдешник на ходу закрывал. А в начале платформы перед нами вырулил точно такой же автомобиль, просто близнец нашего. Второй пристроился сзади. Ого, по высшему разряду встречают! Как бы с такой высокой горы… Всё, не надо раньше времени в панику бросаться. Будет что будет. Мне не привыкать.

Я сначала думал, что в Кремль поедем, но нет, с Комсомольской площади повернули направо, по Садовому доехали до Арбата, а оттуда снова направо, на неизвестную мне улицу. Я пока москвич так себе, название не знаю. По дороге пару раз объехали зенитки, стоящие прямо на проезжей части, возле каких-то баррикад. Ну, и рядом месят снег бойцы. Яков сидит спокойный, наверное, знает, куда мы едем. А я всё выглядывал в окошко, будто пытался дорогу запомнить.

— Шторочки на окнах закройте, пожалуйста, — неожиданно вежливо сказал майор. Наверное, понял свой просчет, не проследил с самого начала. Мы и задернули, первым я, а потом и мой спутник. Всё равно смотреть не на что — дома как везде, одни побольше, другие поменьше.

— Едем к отцу, на ближнюю дачу, — объяснил мне Яков, видя мое беспокойство. — Недолго осталось, скоро на месте будем.

— Волнуешься? — спросил я. Он не сказал ничего, кивнул только.

Чекист крякнул тихонечко от такого нарушения режима секретности, но говорить ничего не стал. Понятное дело, против сына вождя не попрешь.

Доехали и правда, быстро. Да и мчались мы, наверное, километров под восемьдесят, окрестности только мелькали снаружи. Один пост охраны следовал за другим. Машины сопровождения сразу отстали, на первом рубеже, а нас останавливали, заглядывали в машину, проверяли документы, и осматривали багажник и под капотом.

Наконец, остановились, майор выскочил из машины, открыл дверцу Якову. Ну а я без спросу и сам вышел. За ручку потянуть — дело нехитрое, помощники не нужны. Тут уже сопровождение опять сменилось, повел нас совсем другой парень, а так как он шел все время впереди и не поворачивался, то и звание его я заметить не смог.

Мы шли вслед за провожатым по комнатам — я даже не запомнил, сколько их. Наконец, он махнул рукой, давая знак остановиться, а сам ушел. Так я и не увидел ни его лица, ни звания.

— Садись, не стой, — показал Яков на кресло.

Обычное, кстати, никакой роскоши я в доме не заметил. Но я только сделал один шаг, даже на вторую ногу опереться не успел, как в комнату вбежала девчонка, лет пятнадцати, наверное, в школьной форме, с темно-рыжими волосами, заплетенными в две косички. Она завизжала: «Яшка, Яшенька!» и бросилась ему на шею. Яков стоял смущенный, но девочку обнимал как родную. «Наверное, сестра, Светлана», — подумал я. Фотографий ее не помню, но с другой стороны, кто на даче Сталина будет бегать по комнатам в школьной форме и бросаться на шею вновь пришедшему?

Я так старался не отсвечивать, что и не заметил еще одного вошедшего в комнату.

— Здравствуйте, — произнес у меня из-за правого плеча слышанный уже глуховатый голос. Никакого акцента, кстати.

Вот уж эти уставы! Мне бы повернуться сразу к говорящему, а пришлось вертеться балериной, выполняя команду «кругом».

— Здравствуйте, товарищ…, — начал было я, но договорить мне не дали. Сталин шагнул ближе и обнял меня.

— Спасибо, товарищ Соловьев, — сказал он и отступил назад. Всё, для чего привезли меня сюда, сделано. Дальше уже неважно. — Света, познакомься, это Петр Николаевич, он с Яшей вместе выбирался. И иди пока к себе, мы побеседуем немного, — и уже крепко, по-отцовски, обнял Якова.