С вождями и без них

Соперники

Можно усомниться: так ли важно соперничество двух ведущих фигур нашей реформации по сравнению с громадностью трагедии, в которую вовлечены были мощные социальные силы, стоит ли отвлекать на него внимание? Безусловно. Борьба Горбачева и Ельцина не только оказалась в центре противостояния основных политических лагерей. Само это противостояние в большинстве случаев сводилось к спору лидеров и раскрывалось через их личный успех или неудачу в каждом очередном "раунде". Нечто вроде старинного способа выяснять отношения, когда два войска выставляли своих предводителей или чудо-богатырей сразиться на нейтральной полосе и так добыть одному из них победу.

История знает много примеров, когда исход событий определялся исключительным влиянием незаурядной личности. Труднее найти аналогию данному случаю, потому что здесь все зависело не столько от личностей, сколько от их взаимодействия, столкновения воли, характеров, интеллектов, амбиций. Столкновения, которое развивается по законам классической драмы и заслуживает пера самого Шекспира. Это ведь не междоусобица милейших Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. На кону у соперников лежали судьбы страны и народа.

Первое явление Ельцина народу произошло, как известно, на ХХVII съезде КПСС. Он уже входил в правящую партийную элиту, будучи членом ЦК, но оставался деятелем провинциального масштаба. Публично покаявшись за то, что не нашел смелости выступить против благоглупостей брежневского режима, Борис Николаевич сразу перешел в разряд деятелей общенациональных. Так непривычно, так дико было слышать подобные признания со съездовской трибуны, что свердловский первый секретарь покорил сердца многих, истосковавшихся по искреннему, идущему от сердца слову. Да и могучее телосложение, благородная седая шевелюра, открытый взгляд выразительных серых глаз, горделивая осанка - все это производило отрадное впечатление. Женщины были без ума, мужчины не скупились на похвалы. Да вот, одним из его поклонников стал Фидель Кастро. Помню, пришла телеграмма, в которой посол рассказывал о разговоре с вождем кубинской революции: в каких восторженных выражениях Фидель говорил о мужестве Ельцина, его честности; он даже выразил пожелание в ближайшее время встретиться с Борисом Николаевичем.

Сам я, не скрою, с восторгом выслушал его выступление на съезде и уже в первом перерыве, обсуждая с коллегами, высказал мнение, что Горбачев получил сильного союзника, который может быть использован как своего рода "таран" демократических реформ. И в силу своего бойцовского темперамента, и поскольку он не был связан ответственностью за общий ход дел в стране, Ельцин мог выступать более напористо и смело, а Горбачеву оставалось проследить за реакцией и либо поддержать смельчака, либо пожурить за излишнюю прыть. В таком тандеме они могли продержаться долго.

Однако очень скоро выяснилось, что Ельцин не намерен брать на себя роль "горбачевского авангарда", будет добиваться собственного места на политическом небосклоне. Одновременно выявился его стиль как политического деятеля - резкие неожиданные шаги, нежелание идти на компромисс, готовность рисковать, ставить все на карту, чтобы не ограничиваться какими-то отдельными выигрышами, а "снять банк". Таким он был, когда писал свою записку об отставке из состава Политбюро и с поста первого секретаря Московской парторганизации; выступал на пленумах ЦК и на XIX конференции со все более резкой критикой проводившейся политики; развернул кавалерийскую атаку на твердыни власти и бросил перчатку лично Горбачеву в борьбе за верховенство.

К тому времени, когда я стал помощником генсека, отношения между ними носили уже открыто враждебный характер. Михаил Сергеевич раздраженно отвечал на критические выпады Ельцина, называя их "демагогичными", "безответственными", "провокационными", и в то же время защищал Бориса Николаевича от свирепых нападок ретроградов на пленумах ЦК. Питая уже личную антипатию, он не желал быть обвиненным в непоследовательности. Чрезвычайно дорожа мнением о себе и перестройке либерально мыслящей интеллигенции, стремился быть в ее глазах выше упреков в произволе. Как раз в то время горячо дискутировалась тема инакомыслия, кто-то из журналистов напомнил знаменитую фразу Вольтера (что-то вроде: "Я не люблю N., но отдал бы жизнь, чтобы он имел право говорить, что думает"). Михаилу Сергеевичу этот эпизод пришелся по душе, и он как-то сказал в нашем кругу, что мог бы повторить ее применительно к Ельцину.

Нет сомнения, что Горбачев видел в Ельцине своего будущего главного соперника. Будучи невысокого мнения о его уме и прочих качествах, опасался не столько личностного соревнования, сколько самого факта появления лидера оппозиции. Поносимый в цековских коридорах на Старой площади, встречаемый едва ли не улюлюканьем в зале пленумов в Кремле, Ельцин становился все более популярным уже просто в силу того, что значительная часть общества была критически настроена в отношении партийного истеблишмента. Человек, открыто бросивший ей вызов, безошибочно играл на повышение. Идеологи сформировавшейся радикал-демократической оппозиции быстро почувствовали это, протянули ему скипетр и приобрели таким образом главное, что им недоставало, чтобы реально претендовать на власть, - вождя.

Должен сказать, что в этих кругах личность Бориса Николаевича оценивали немногим выше, чем Горбачев. На Первом съезде народных депутатов СССР в перерыве между заседаниями я подошел к Гавриилу Попову, сидевшему неподалеку, и спросил его, почему демократы решили взять себе в вожаки Ельцина, что они в нем нашли.

– Народу нравится, - хитро подмигнув, объяснил Попов.
– Смел, круче всех рубит Систему.

– Но ведь политический потенциал не больно велик, - возразил я, говоря, чуть ли не дословно, словами своего шефа.

– А ему и не нужно особенно утруждать себя, это уже наша забота.

– Гавриил Харитонович, ну а если он, что называется, решит пойти своим путем?
– спросил я.

– Э, голубчик, - ответил он, тихо посмеиваясь в обычной своей манере, - мы его в таком случае просто сбросим, и все тут.

А я вспомнил, что нечто подобное происходило 20 лет назад, когда Шелепин и его друзья, которых за глаза называли "комсомолятами", приняв активное участие в свержении Хрущева, двинули на первый пост Брежнева как своего рода промежуточную фигуру, серого, никчемного человека, который будет вынужден по первому требованию уступить свято место бывшему молодежному лидеру. Не тут-то было. Леонид Ильич так уцепился за власть, что его невозможно было оторвать от нее даже полупарализованного. Он оказался к тому же гроссмейстером политической интриги, и Шелепина скоро вытолкали взашей. Тем же кончилась игра радикал-демократов с Борисом Николаевичем.

Именно недооценка возможностей оппозиции и бойцовских качеств Ельцина сыграла решающую роль в его успехе. Наполеона как-то спросили, почему ему удается неизменно одерживать победы над немецким фельдмаршалом Блюхером? Полководец ответил: "Потому что Блюхер строит свои стратегические планы, исходя из того, что перед ним Блюхер. А я, Наполеон, вижу перед собой Наполеона". Горбачев, как я уже сказал, был невысокого мнения о своем сопернике и поплатился за это. Он потерпел первое поражение, когда не смог помешать избранию Ельцина Председателем Верховного Совета России. На заседаниях Политбюро при обсуждении этого вопроса разговор в целом шел корректный - в том смысле, что никто из выступавших не говорил прямо о необходимости любой ценой не допустить избрания Ельцина как признанного к тому времени лидера оппозиции.

Говорили о другом - как обеспечить победу своего кандидата. На эту роль выдвинули первоначально Александра Владимировича Власова, занимавшего пост Председателя Совета Министров Российской Федерации. Ему и Георгию Петровичу Разумовскому было поручено доложить, как складывается обстановка. Оба были оптимистичны. По их словам, 80 процентов российских депутатов - коммунисты, и будут голосовать по рекомендации Центрального Комитета. Конечно, какая-то часть может отколоться под влиянием демократов, поэтому следует основательно с ними поработать. Предлагалось, чтобы секретари ЦК встретились с первыми секретарями обкомов партии, те в свою очередь проинструктировали "своих" депутатов. По итогам заседания был утвержден, как водится, план действий на нескольких десятках страниц, где скрупулезно расписывалось, кому, что надлежит делать. И над всей этой сценой витало ощущение спокойной уверенности власти, которая полагает себя неколебимой. Эти люди, привыкшие повелевать и убежденные в вечности системы, просто не допускали мысли, что что-то может случиться наперекор их воле. Наверно, так полагал и Николай II в канун революции.