Сад камней

Расползалось утро, медленно, неровно, словно капали водой в акварельную краску, светлело небо, пропадали звезды. Допила кофе, сполоснула чашку остатками воды из умывальника, выплеснула коричневую кляксу на снег. И что теперь?

А ничего.

Если бы не холод, я, наверное, так и осталась бы стоять, застигнутая этим диким, неприемлемым знанием. Вот она, пожалуйста, объективная реальность: утро, зима, умывальник, сердечко сортира, кофейная гуща на снегу — и все, ничего кроме, даже и время остановилось, потому что потеряло всякую ценность. Узкий клаустрофобный мир, ничего общего с настоящим, где вчера была поставлена точка, и ничего не осталось. Ничего. И еще раз ничего. Главное и тавтологично единственное осмысленное слово.

Но мороз — это все-таки аргумент: сначала я втянула руки в рукава гардуса, соединила их муфтой, спрятав посередине чашку, потом начала притоптывать на месте и наконец спряталась назад в зимнюю кухню. Снова разожгла газ, поставила на огонь ковшик с водой — сварить яйцо на завтрак, яиц осталось мало, и пускай бы уже кончились поскорее. Пускай бы вообще поскорее закончилось все. С этой реальностью я никогда не умела как следует находить общий язык. И совершенно непонятно, как теперь жить, если она — все, что у меня осталось. Если выдернули смысл, несущую ось. А следующим этапом (в конце концов, не в первый же раз) непременно станет четкое и безжалостное, как при наведении фокуса на ключевую деталь, осознание того, что никакой оси и смысла и не было вовсе. Что я их попросту выдумала.

Все, что придумано, существует. Моя гениальная главная мысль, повторенная неоднократно и прямым текстом, как того требуют сценарные законы, ведь в кино все должно быть просто и понятно, показано и разъяснено, пускай даже слишком в лоб, иначе нельзя. Ими вообще многое можно пояснить и оправдать, прямыми и несгибаемыми, как рельс, правилами кинодраматургии: кино не жизнь, здесь положено вот так, структурно, в трех актах, нагнетая напряжение по зигзагу, и плевать, что на самом деле все было совершенно по-другому, если было вообще — для кинематографа не существует никакого «на самом деле». Разумеется, все придумано. И уже закончено.

Опустила яйцо на ложке в кипящую воду, глянула на часы, засекая правильные три с половиной минуты, — и тут услышала. И мгновенно, оставив ложку торчать в ковшике, запахивая на ходу разлетающийся гардус, бросилась туда, на этот звук, всесильный, не оставляющий вариантов.

Влетела, перехватывая морозное дыхание, хлопнула дверью и, не останавливаясь, всплеснула ладонями:

— Ну ничего себе!..

Она стояла! До предела накренив колыбель, будто лодку в шторм, вцепившись в борт обеими пухлыми ручками с рельефно выступившими зернышками-косточками, гордо задрав подбородок и крича во всю глотку о собственной силе и смелости, грозящих вот-вот переплеснуть, перекинуться через край.

Метнулась к ней, подхватила на руки. Тяжелая. Похоже, мы выросли уже из этой колыбели, надо придумать что-нибудь еще. Ну все, все, тихо. Не плачь.

А яйцо, конечно, опять сварится там вкрутую.

* * *

— Давай направо, срежем круг.

— Ты уверен? По-моему, так получится еще дальше.

— Не дальше. И там очень красиво. Озеро.

— Ну давай.

— Так ты рассказывала?..

— Да. Редакторский отдел одобрил, отдали читать продюсерам, и все подвисло. Обещали еще на позапрошлой неделе определиться, но до сих пор ни слуху ни духу. Я уже и не звоню.

— Почему?

— Чтоб не достать там всех окончательно.

— Разве это может как-то повлиять на их решение?

— Вообще-то ты прав. Не может, конечно. Наверное, просто боюсь нарваться… ты же знаешь, я и так все время нарываюсь.

— Если хочешь, я позвоню и спрошу.

— Яр! Смешной ты. И как ты им, интересно, представишься?

— Твоим агентом, разумеется.

— Моим кем? Ладно, ну их, забыли. Мне тут одну халтуру предлагают, документалку про автозавод, и, знаешь, я вчера сидела думала, там можно закрутить прикольные штуки…

— Автозавод? Заманчиво звучит.

— Издеваешься, да? А я серьезно, между прочим. Если построить на ритме, на геометрическом изобразительном ряде: все эти конвейеры, механизмы, детали, гайки граненые…

— Я ничего не понимаю в автозаводах.

— Да и я ни черта. Но можно же придумать!.. Главное — чтобы заказчик повелся, они обычно такие непробиваемые идиоты… вот это озеро, да?

— Это маленькое болотце. Озеро дальше, вон там, за соснами.

— Так далеко? А сам говорил… Ну ладно, пошли.

— Если ты устала, на обратном пути зайдем посидеть в одно место, я тут знаю хороший ресторанчик при дороге.

— Кто, я устала? Ладно, давай зайдем, не вопрос. Вот ты мне скажи: у вас в Польше, все-таки благополучная страна, реально там найти деньги на полный метр — самому, мимо государства и крупных продакшнов?

— Я попробую.

— Перестань, я не в том смысле. Меня ситуация интересует, вообще.

— А меня интересуешь ты, Маринка. И ты сама, и твое кино. Я ничего не обещаю, но постараюсь, сразу же, как только вернусь.

— Скоро уезжаешь?

— У нас через месяц гастроли в Америке, нужно возвращаться в труппу, репетировать. А то я бы остался еще… Смотри, вот оно. Правда же, красиво?

— Очень.

— Марина. Поехали со мной.

* * *

Ближе к полудню, в час традиционно слабеющего мороза, я, как обычно, повезла ее гулять. По нашему большому кругу, укатанному полозьями, словно хорошая лыжня на спортивной базе: снега не было уже недели две, я даже соскучилась — люблю, когда снежинки беспорядочно, как бабочки, кружатся в воздухе, да и потеплело бы, наверное.

Санки катились почти сами собой, можно было придерживать веревочку одним пальцем. Малышка, укутанная в теплый комбинезончик на вырост, уверенно сидела на подстилке из сложенного одеяла, высунувшись до пояса из корзины для полестья, в которой я еще пару месяцев назад собственноручно прорезала ножом отверстие, а потом намертво привязала конструкцию к деревянным санкам, тоже обнаруженным в хозяйственной груде между постройками. Вышла приличная коляска, зимний вариант. А зима здесь, судя по всему, никогда не кончится. И до сих пор меня это устраивало вполне.

Кружевной прозрачный лес. Крахмальный скрип под ногами, голос по-настоящему сильного зимнего снега, преувеличенный, будто простейший звукооператорский спецэффект. Идеальная локация для той сцены, где у меня сначала тишина и зимнее кружево, а потом все орут, бегут, грохочут, стреляют, и герой падает навзничь, а героиня снимает… брр. Не знаю, кем надо быть, как извернуться на съемках и монтаже, чтобы не испортить этот эпизод, не превратить его в кричащую и недостоверную сериальную мелодраму. Так писать нельзя. Вернее, так можно писать, потому что на самом-то деле всегда можно все — но только для себя самой.