Сад вечерних туманов

– Попробую добиться отпуска и приехать, – пообещал он.

Я положила трубку, потом снова сняла ее и позвонила отцу.

– С тобой все в прядке? – спросил тот. – Я пытался связаться с тобой.

– Ты слышал, что случилось?

– Твой брат рассказал мне об этом сегодня утром.

– Хок может что-то сделать для поисков Магнуса? Уверена, у него есть информаторы и контакты среди К-Тов.

– Я спрошу его. Темплер бросил на эти поиски все имеющееся в его распоряжении. – Отец помолчал немного. – Кстати, я еду в Лондон с делегацией по Мердека. Завтра улетаем.

– Тебя долго не будет?

– Месяц. Может, дольше. Зависит от того, как пойдут встречи и консультации. Пока все выглядит многообещающе. Никому не говори, но, возможно, мы дождемся независимости в течение пяти лет.

– Кто о маме заботится?

– Слуги. И Хок, разумеется.

– Есть какие-то улучшения?

– Нет. Все по-прежнему. Ты переехала в Дом Маджубы? – произнес он с надеждой.

– Составляю Эмили компанию.

– Понимаю. Передай ей, что мы все молимся за то, чтобы Магнус вернулся невредимым.

Уже после того, как разговор прекратился, до меня дошло, что отец не попросил меня уехать с Камеронского нагорья.

Почему-то это меня расстроило.

Риджбеков вынесли из дома, завернули в лист резины и положили во дворе, но Эмили не разрешала их хоронить. Вонь стояла ужасная, и А Ян, самый старый и суеверный из слуг, умолял меня сделать что-нибудь.

– Магнус захочет это сделать сам, когда вернется домой, – заявила Эмили, когда я заговорила с ней.

Я взглянула на нее:

– Конечно же, Эмили.

От вони уже некуда было деваться. Когда Фредерик приехал из Куала-Лумпура, я уговорила его помочь мне перенести Бруллокса и Биттергаля на нижнюю террасу. Там, в дальнем углу, где деревья не давали увидеть нас из дома, мы вырыли в земле две ямки и похоронили собак.

– Все собиралась спросить у Магнуса, откуда он взял для них имена, – сказала я, утрамбовывая лопатой землю.

– Псов? Это из сказки. Мой отец рассказывал, когда я был мальчишкой. Бруллокс и Биттергаль – это два чудовища из Карру [238] , которые поедали детей. Он пугал меня ими, когда я себя плохо вел. – Фредерик тронул ногой земельный холмик. – Бедняги.

238

Карру – засушливый район на юге Африки, объединяющий полупустынные плато и межгорные впадины к югу от хребта Большой Уступ и долины реки Оранжевая.

Снова пошел дождь.

– Пойдем в дом.

Мы обсушивались у огня в гостиной, когда услышали, как в кабинете зазвонил телефон. Кто-то поднял трубку. Я глянула на Фредерика, и мы вышли в коридор. Прошло несколько минут, дверь кабинета открылась. Эмили глянула на нас так, будто понятия не имела, кто мы такие и что делаем в ее доме. Понемногу смятение в ее глазах улеглось.

– Его нашли, – сказала она.

Пройдя по изгибу дорожки, я увидела Аритомо, стоявшего на коленях у живой изгороди из канн. Я остановилась. Опытной рукой он выдергивал и извлекал из земли растение, пальцы его были проворны, как губы оленя, обирающие с ветки молодые листочки. Я мысленно вернулась к нашей первой встрече, когда я увидела его на стрельбище из лука и подумала: он – бьющееся сердце сада. Без него все здесь рано или поздно пошло бы прахом…

Он поднял голову и с трудом поднялся на ноги. Я предложила ему руку, обеспокоенная тем, как он вдруг резко стал выглядеть старше.

– Магнус мертв, – сообщила я.

Его лицо, да и все тело, сникло. Он выронил смятые канны, стряхнул с рук кусочки листьев и лепестков.

Я рассказала ему, как один овощевод-китаец, возвращаясь из Ипоха, заметил что-то лежавшее в траве на обочине дороги. Не останавливая грузовик, он поехал прямо в полицейский участок в Танах-Рате. Пока я говорила, нахлынули слезы, но я держала глаза открытыми. Аритомо обнял меня и притянул к себе. Так мы и стояли долго-долго, среди стеблей цветов, которые он сорвал и отбросил.

Похороны состоялись в субботу днем.

Плантаторы с семьями, рабочие, люди, знавшие его, съехавшиеся с нагорья и со всей страны, – все собрались на лужайке террасы, где когда-то Магнус устраивал свои браай. Соболезнующие письма пришли со всей Малайи, в том числе от Верховного комиссара и его жены. Из Лондона прислал телеграмму мой отец, он просил меня вручить Эмили пек кхим — белый конверт с деньгами для семьи почившего.

Во время траурной службы я стояла рядом с Аритомо. Раз-другой касалась его руки, но он смотрел в одну точку – куда-то далеко. Он как будто окаменел. Я боролась со слезами, гнала их обратно, когда в последний раз для Магнуса зазвучала музыка Вебера из «Вольного стрелка».

«Толпами ходят в небе тучи…»

Магнуса похоронили в саду за Домом Маджубы, рядом с могилой дочери. Аритомо ускользнул с поминок. Краешком глаза я видела, как он уходил, но не пошла за ним.

Он вернулся в Дом Маджубы в тот же вечер с большой картонной коробкой, щуря глаза от усталости. Внутри коробки лежали сделанные им три бумажных фонарика, побольше, чем те, что он готовил для Эмили к Празднику середины осени, и все они были плотно закрыты сверху. Он разъяснил, что мне предстоит сделать, потом повернулся и медленно побрел обратно домой.

Посреди поминального застолья Эмили встала и вышла из столовой. Я направилась было за ней, но она покачала головой, слезы стекали из ее глаз по щекам. Фредерик коснулся моей руки, и я села обратно за стол.

Позже мы нашли ее за роялем: она сидела, понуро склонившись над ним. Пальцы двигались над клавишами, словно она пыталась вспомнить ноты музыкального произведения, которое исполняла. Когда мы вошли, она глянула на нас, а потом опять уставилась в клавиши.

– Нам хочется, чтобы вы взглянули кое на что, – сказала я, но она даже виду не подала, что услышала меня.

Давила в молчании на клавиши, исторгая нестройные звуки.

– Всего на несколько минут, Эмили, – произнес Фредерик. – Пожалуйста.

Она медленно поднялась, и мы помогли ей выйти на террасу за домом, пройти до самой балюстрады. Роса пахла резко и свежо. Луны не было. Далеко под нами огоньки в бунгало и домиках придавали смутную форму хребтам и долинам. Я зажгла принесенные Аритомо фонари, свечи высветили морщинки на рисовой бумаге. Выбрав один фонарь, я высоко подняла его, заливая сиянием наши лица.

В долинах из тьмы выступило больше огоньков, кое-где они сходились, как светящиеся семена, одинокие или далеко отошедшие друг от друга – их было так много, что все невозможно пересчитать.

– Что происходит? – спросила Эмили.

– Это фонарики, такие же, как и эти, – объяснила я. – Их сделал Аритомо. В память о Магнусе.

Фонарик дернулся у меня в руке. Я отдала его Эмили. Фредерик взял еще один. Я взялась за последний и взглянула на часы.

Ровно в восемь часов произнесла: