Садовник из Очакова

Жизнь, спрятавшаяся в глубине неподвижного тела Игоря, почувствовала, как тело развернули на полу, приподняли и снова опустили, а потом, минуток через пяток, понесли, покачивая, куда-то.

Эта ночь была в Очакове безлюдной, беззвездной и безветренной.

Глава 22

Жизнь, затаившаяся глубоко в неподвижном теле Игоря, услышала вдруг глухой удар, гулкий, сопровождавшийся недолговременной дрожью всего тела.

Две пары ног в грубых, тяжелых ботинках остановились рядом.

– Может, достать его пушку да стрельнуть ему в лоб? Подумают: выпил и застрелился, – прозвучал устало неуверенный голос Фимы. – Или забрать эту пушку себе?

– Не стоит, – выдохнул Йосип. – Чего над мертвым-то? А пушка пропадет – то и тебе покоя не дадут, ты тут самый приметный…

– Ладно, – согласительно протянул Фима. – Давай-ка шинельку из-под него выдернем. Пригодится еще.

Фима стремительно наклонился к лежащему телу, его рука молниеносно ударила тело в бок. Потом пальцы Фимы цепко взялись за край шинели.

Игорь, сдернутый вытащенной из-под него шинелью с первоначального места падения, лежал теперь на спине, головой почти касаясь пирамиды из пушечных ядер, на которой сидел орел, знаменовавший победу Суворова над турками.

Шаги двух пар ботинок затихли в темноте. Из ближайшей травы выбрел ежик, остановился, задрал остренькую мордочку к небу.

И с неба закапал дождь. Сначала крупные капли застучали барабанщиками по земле, зашелестели по траве. А потом сменили их струи ливня, и весь город окунулся в ночной дождь, всё заблестело: и земля, и трава, и памятник. И снова стала намокать гимнастерка Игоря, и по лицу его полилась вода. И вода эта будто передала какой-то сигнал притаившейся в нем, едва ли способной на большее, чем притаиться, жизни. Или это ливневые струи в полураскрытый рот Игоря попали, но что-то в нем свершилось, что-то сдвинулось в теле, какой-то механизм соскочил со стопора и стал напирать своей слабой пока силой на другие механизмы, что приводят тело в движение, внутреннее и внешнее. Снова дрогнули его веки. Дрогнули и поднялись. А во рту дождевая вода обрела вдруг сладкий, желанный вкус. И почувствовал Игорь возможное спасение, не понял, а именно почувствовал, будто зверь он, а не человек. Тело его дернулось, неуклюже и неслаженно. Дернулось и оказалось на боку. И взгляд его, слабый, прищуренный, заметил, как земля под его головой превращается в дождевую лужицу. И края этой лужицы расходятся в стороны, а значит, становится она больше.

Игорь наклонил свои губы что было сил к земле, к луже. И ощутил на губах воду. Сладкую, холодную. Глотнул и еще больше приник губами к воде. Язык высунул, чтобы, как собака, еще больше забросить в себя этой живительной влаги. Язык, правда, был толще и неповоротливее собачьего. Уперся он языком в землю, в дно лужи. Уперся и провел им по земле, ощущая ее твердость и шероховатость.

– Вода, – смог он вдруг произнести слово, тихое, дрожащее на губах.

И снова прильнул к ней, к луже.

Жизнь, ранее притаившаяся где-то в глубине его тела, стала смелее, выглянула из своего закутка, прошлась по костям и венам, удивляясь, что тело стало оживать и теплеть.

А ливень бил по Очакову со всей силы. И уже не было в городе ночной тишины. Отовсюду лились с шумом потоки воды, останавливались там, где не было очевидного русла, набирали силы и прорывались дальше, вниз.

Игорь, передохнув немного, еще несколько раз пил дождевую воду. И в какой-то момент он «услышал» свои пальцы, пошевелил ими, оперся ладонями о землю под лужей и приподнялся. В животе по-прежнему горело, но горело каким-то тупым, более слабым огнем.

– Жив? – прошептал он, удивляясь и оглядываясь по сторонам. – Я жив…

Ему удалось подняться на ноги.

– А сумка? – спросил он сам себя, озираясь вокруг. – Сумка с деньгами где?

Пощупал карманы галифе. В одном лежала пачка рублей. Второй был пуст.

Тут память вернула Игорю похищенный ядом Фимы Чагина прошлый вечер и эту ночь.

– Фима, – прошептал Игорь.

Жадно вдохнул воздух и сделал неуверенный шаг в сторону видневшегося дома с подсвеченным лампочкой указателем названия улицы и номера. Дошел до калитки, открыл ее, глядя на темные окна дома, но тут же сделал шаг назад. Калитка сама закрылась. А Игорь, пошатываясь, держась рукой за правый бок, который болел сейчас сильнее, чем живот, побрел дальше по улице.

Дождь продолжался, но Игорь его не чувствовал, как не чувствовал более и того, что вся одежда на нем была мокрая, как и волосы и лицо.

Время от времени он отрывал взгляд от тротуара и осматривался. Незнакомые дома и заборы сменились знакомыми, уже виденными. Калитка, ведущая к дому Вани Самохина, остановила Игоря. Он, снова ощущая во рту жажду, подошел к боковому окошку дома. Поднял руку, показавшуюся вдруг удивительно тяжелой, словно держал он в ней двухпудовую гирю. Стукнул по стеклу.

– Ой, что это с вами? – воскликнул испуганно Ваня, впустив мокрого, дрожащего от холода и слабости Игоря в коридор.

Игорь сделал пару шагов и упал. Голые ноги Вани, стоявшего тут в одних фиолетовых трусах, оросились брызгами воды. В коридор выглянула Александра Мариновна в длинной ночной рубашке. Подошла.

– Ой, боженьки! – всплеснула руками. – Синий какой!

Игорь повернул голову, посмотрел слабеющим взглядом вверх, на стоящих над ним людей.

– Яд, – прошептал он. – Меня отравили… водкой…

Мать Вани засуетилась.

– Снимай с него всё! Живо! – скомандовала она сыну.

Сама побежала на кухню, зажгла керогаз, поставила на него ковшик с водой. Достала из тумбочки полотняный мешочек с травами, открыла, принюхалась. Потом взяла две пригоршни сухих трав и в ковшик бросила.

– Надо ж такое, надо ж такое, – приговаривала она, торопя закипавшую в ковшике воду взглядом.

Ваня тем временем раздел Игоря донага, перетащил его по полу в комнату со старым диваном. Накрыл диван простыней. Перед тем как положить туда гостя, обтер Игоря полотенцем. Когда Александра Мариновна занесла в комнату ковшик с отваром, Игорь уже лежал на диване, накрытый под самый подбородок одеялом. Лежал без чувств.

– Тазик принеси! – приказала мать сыну, опуская ковшик, над которым поднимался пар, на тумбочку у дивана.

Ваня сходил за тазиком, потом за жестяной леечкой, какую они обычно использовали при переливании вина в бутылки.

– Холодный какой! – произнесла озабоченно Александра Мариновна, приложив ладонь ко лбу Игоря. – Давай, сунь ему лейку в рот.

Ваня с сомнением посмотрел на ковшик.

– Кипяток же там! – кивнул он на отвар. – Может, воды холодной влить?

– Нет, – отрезала мать. – Не подействует! Давай, вставляй!

Ваня попробовал втиснуть узкое горлышко лейки между зубами Игоря, но оно не пролезало.

– Пальцами раздвинь! Живо! – торопила его мать, стоя рядом с ковшиком в руке.

Ваня с силой раздвинул челюсти Игоря. Просунул лейку. Обернулся к матери.

Александра Мариновна поднесла ковшик к леечке, и заструился темный отвар вниз. Из горла Игоря хрип вылетел, словно бумага там какая-то тонкая порвалась. Его правая рука дернулась, будто он ее поднять попробовал. Мать Вани придавила правую руку своей левой, нависая над головой Игоря тяжелой грудью.