Сады Солнца

— Ну, я не знаю, как еще это назвать, — сказала Мэси.

— Сада могла предложить это когда угодно. Но почему сейчас?

У Мэси словно расслабился затекший мускул. Хорошо! Ньют понимает, видит проблему так же, как и она.

— Она знает, что Томми Табаджи говорил со мной о быстром реакторе, — сообщила Мэси. — Но Сада никогда не упоминала этого.

— Потому что знала: ты откажешься.

— Она знала, что ты расскажешь остальным Свободным дальним, а они, конечно же, отвергнут предложение.

— И они отвергли, — подытожил Ньют.

— Именно. Но она наверняка ломала голову над тем, что еще он предложил мне, о чем попросил. Вряд ли она надеется на то, что мы расскажем ей, даже если я приму ее предложение. Но она думает: если я соглашусь, мы станем ближе.

— Ты хочешь согласиться? — спросил Ньют.

— Конечно.

— Но мы же не хотим быть обязанными ей? То есть нам придется справиться самим, — заключил Ньют.

Путь домой и долгие дебаты изнурили Мэси — но сон все не шел. Ньют посапывал рядом, мысли все бежали по тому же порочному кругу. Она вспомнила виртуальную модель адаптации к жизни в океане на Тритоне. Сада показывала тихоокеанским дипломатам картинки головастика величиной с человека, с толстым хвостом из сросшихся ног, маленькими ручками, сцепленными на груди, вросшей в грудь головой с электрическими рецепторами вместо глаз, крошечным выпирающим ртом, перистым воротником из кроваво–красных жабр. Сада рассказывала, что во время сна из анального отверстия существа выдвинется мембрана, богатая кровеносными сосудами и колониями симбиотических бактерий, чтобы поглощать питательные вещества из воды и превращать их в сахара и жиры. Вот оно, настоящее постчеловеческое существо, первое из многих.

Мэси давно уже свыклась с переменами, внесенными в геном Ньюта и других дальних. «Призраки» меняли сам образ мысли своих детей, веря в то, что тем самым помогают найти истинное предназначение, пойти верной дорогой. Ради того же «призраки» были готовы превратить своих внуков в рыб или летучих мышей. Да, «призраки» готовы на все ради исполнения пророчеств Леви и сметут любого, вставшего на пути. Долгими бессонными часами Мэси размышляла над тем, как он сама, Ньют и близнецы будут изменены, если вдруг «призраки» решат покончить с эфемерной независимостью Свободных дальних.

6

Приписанный к базе в Бастропе Кэш Бейкер числился в группе пилотов, которые не работали по регулярному графику, но были на подхвате. Половину времени Кэш тратил на доставку припасов к переднему краю, а в остальном делал, что придется: перевозил офицеров от базы к базе, грузы на склады АР или в штаб региональной администрации в Остине. Все знали, что грузы часто были чем–то особо вкусным или роскошным, предназначенным для старших офицеров. Но кому какое дело? Прикажут — доставим куда угодно. Кэш любил летать и ненавидел расписания. Все устраивало и его дядю, поскольку Кэш мог приземлиться где угодно и доставить по назначению особый товар.

Засуха все не отступала. Дождей не было уже с ранней весны. Все тянулось и тянулось испепеляющее невыносимое лето. Реки отступили от берегов, бушевали песчаные бури, пустыня ползла на юг и восток, уничтожая десятилетний труд АР. Пожар прошел по десяти тысячам гектаров нового леса к северу от Бастропа, горячий ветер нес над городом пепел и сажу. Не хватало воды и электричества, фермы близ города давали рекордно низкий урожай. Власти ввели строгое рационирование еды. Люди пытались уйти из Бастропа, чтобы искать еду в окрестностях. Полиция не позволяла, вспыхивали бунты. Постоянно случались диверсии и саботаж, ответственность за них неизменно брали на себя «всадники свободы». К востоку от Далласа их группа захватила военный караван с припасами и раздавала пищу голодным.

Половину отряда АР-669 назначили в охранение, патрулировать перекрестки и особо уязвимые места. Говард Бейкер перестал заниматься контрабандой, потому что на базе появилось слишком много незнакомцев и теперь проверяли все отбывающие и прибывающие грузы.

— Мы тихо отлежимся и переждем, — сказал дядя Кэшу. — Когда это кончится, наши друзья ох как попросят нас о новых подарках.

— Если только не учинят свою революцию, — заметил Кэш.

— Они черт знает сколько уже твердят о революции, а ее все нет и нет. Конечно, они пользуются нынешней суматохой. Но это пройдет. Не успеешь оглянуться, как все нормализуется.

Однажды ранним вечером Кэш вез из Остина в Коламбус Ривер холодильники с крабами и креветками для торжественного приема, устроенного для старших офицеров АР и губернатора региона, — и вдруг заметил клубы дыма, поднимающиеся от западного квартала города, от низких лесистых холмов, где жили богатые и власть имущие. Пожар бушевал над туннелем, накрывшим реку Хондо, дымная пелена висела над половиной города, и закат казался еще апокалиптичнее обычного.

Диспетчер приказал обогнуть район пожаров, свернуть на юг, а потом на восток, чтобы достичь базы АР. Кэш приземлился, зарулил в ангар. Сержант, забравший ящики с крабами и креветками, сказал, что люди пытались пройти по высохшему руслу Хондо. Архиепископ Остина повел большую демонстрацию, протестующую против безумной растраты богачами драгоценной воды: сволочи поливают ею сады!

Кэш подумал о разительном контрасте между выжженными окрестностями и роскошной зеленью холмов богатого района. Да, возможно, архиепископ и прав.

Сержант был суровым старым воякой — повязка на пустой правой глазнице, на левой руке не хватало трех пальцев. Он всегда доподлинно знал, что к чему и кто виноват.

— Раньше богатые семьи всегда страдали первыми, — сказал он Кэшу. — Я еще помню, как лет тридцать назад, когда с едой было хуже нынешнего, богатеи распахали свои сады и парки, чтобы растить зерно и всякое такое. Все жрали дрожжи, как и мы. А теперь они чувствуют себя в силе, плюют на всех. Люди сидят на рационах, голодают, а золотые юнцы закатывают экстравагантные вечеринки или рассекают по городу, чтобы подхватить наших девок, да швыряют хлеб прохожим. Богатеи держат бассейны полными, фонтаны работают, а люди стоят в очередях у колонок. Ну так и неудивительно, что народ взбунтовался. И, заметь, не один день уже. Почти всех моих людей забрали унимать бунт.

— Настолько все плохо?

— Взяли даже клерков, охрану базы. Парень, будешь торчать здесь, заберут и тебя, — заметил сержант.

— Да уж вряд ли. Кто–то должен им возить деликатесы.

— Это уж точно, — сказал сержант и сплюнул под ноги.

На следующий день Кэш рассказывал Говарду:

— Я взял тамошний микроавтобусик и выехал из базы, хотел посмотреть на их дела как можно ближе. Я был не в форме, автобусик без эмблем АР, но все равно в меня швырнули пару камней. Знаешь, где большая площадь, там, у старого вокзала? Ее превратили в полевой госпиталь. Наверное, уже сотни две раненых, и прибывают все новые. И убитых хватает. Власти развернули части из четвертого батальона, и те стреляют боевыми.

— Сколько, по–твоему, мертвых? — спросил Говард.

— Я насчитал двадцать восемь: женщины, мужчины, двое детей. Потом явилась толпа полицейских — подчищать, я уехал. К реке я так и не подобрался, но разбитых витрин видел много. Многоэтажка горела, и никто не пытался тушить. Наверное, все пожарные машины пошли на ту сторону реки, защищать богатеев.

Кэш основательно отхлебнул пива. Первая за день бутылка, в десять утра. Кэш знал, что дядя этого не одобряет, но ведь надо было унять дрожь в руках и давление в голове. Кэш и Говард поднялись на крышу многоэтажки, где угнездились люди из бейкеровского клана. Тут Говард держал своих голубей в проволочных клетках, растил в корытах помидоры и травку.

Разговаривая, Говард осторожно и деловито отщипывал боковые побеги у молодых томатов, прыскал из пульверизатора водой, чтобы смыть пыль с листьев. За периметром базы и насыпью с кольцевой дорогой посреди долины лежал Бастроп: сотни одинаковых десятиэтажек, собранных в прямоугольные кварталы. Над городом мерцал нечистый раскаленный воздух. А к северу поднимались лесистые холмы, такие свежие и зеленые под пронзительно–голубым небом.

— Насколько я знаю, буча уже давно зрела в рабочих кварталах, — сообщил дядя Говард. — Архиепископ Остина — молодой, горячая голова. Ему не терпится сделать себе имя. Ну, ребята из ЦТРС держат его под домашним арестом, будто бы для его же защиты, но готов спорить — больше мы про архиепископа не услышим.