Сады земные и небесные
Шрифт:
Однажды в Лондонском храме Успения Божьей Матери и Всех Святых архиепископ Керченский Анатолий (Кузнецов) сказал прихожанам, склонным сетовать на то, что не там они сгодились, где родились: «Богу виднее, где вы нужнее».
После этого я ощутимо перестала стесняться того, что не всегда живу дома, в урезанной на добрую треть моей родной стране, где я когда-то жила повсюду, где хотела или могла. От Лондона домой, в Москву, (потому что там живет семья нашего сына, и читатели наших книг) всего три с половиной часа лету. В Казань моему мужу было лететь чуть дольше. Но ведь мама моя в свое время летела ко мне сначала в Казань, а потом в Москву – с Чукотки – десять с лишним часов! Почувствуйте разницу.
Сколько ни странствуй по свету, а от себя не убежишь. И всякий возит с собой себя, как заметил еще Сенека в письмах к другу. Значит, если у тебя внутри помойка, то ее не
Не лучше ли захватить с собой в дорогу побольше света и простора? А лучше всего положить за пазуху зерно надежды и веры – вдруг прорастет! И тогда вокруг тебя и внутри, глядишь, и взбушует твой собственный, незаемный, нечужеземный сад.
И мой маленький лоскутный мемуар – всего лишь садовая дорожка, путеводитель по такому перелетному, блуждающему по белу свету – саду.
Нелегко развенчать миф о сказочном преуспеянии и удачливости садовладельца. Мои миражные сады всегда пробивались сквозь будничные одежды, прорастали сквозь кожу – обзавидуешься.
Помню, с каким изумлением разглядывала меня, как диковинку в микроскоп, одна ровесница-поэтесса, с той только разницей, что выросла она в кожаных, дубовых, наследственных книжных садах, на московском асфальте. Она так и спросила меня однажды: откуда вы все беретесь и что вам тут надо? Совсем недавно она же меня опять спросила: книга – в Японии? Почему именно у тебя? А я и сама не знаю.
Но знаю, что сад, который сейчас цветет вокруг меня, реальный, с белой калиткой в каменной стене, увитой вечнозеленым плющом, зародился поначалу в душе, был увлажнен слезами, унавожен ужасами реальности (детский сад), зарос чертополохом, лопухами, волчьей ягодой тоски и одиночества (дикий сад), пробился сквозь дурманный искусственный мир и туман иллюзорных соблазнов (ботанический сад), и только тогда смог прорасти в реальность.
Большое благо дожить до своего сада – выйти в результате всего туда, где всегда, и до тебя, и после, цветут и благоухают звезды, цветы и птицы (звездный сад).
Чистая случайность (как и одна из моих книг, изданная в самой любимой с детства иноземной стране Японии), то, что стряслось это счастье со мной на четвертой по счету чужбине. Видимо, опять несчастье помогло.
Кто же мог знать, когда пускался на дебют, чем это кончится.
Теперь это стихотворение, изначально посвященное сыну Василию, которого я всегда боялась потерять из-за его любви к запредельности и риску, звучит как предсказание его раннего ухода от нас в мир иной, вечный. Случилось это 17 сентября 2003 года, за два месяца до его тридцатилетия.
Он – дома. Мы – еще в гостях…
13. Четвертая чужбина
Темна и неулыбчива природа
средь города и посреди народа.
Лишь снежный сад, что путь собой венчает,
не поглощает свет, но излучает!
Что было – то было: сказочный – Снежная королева, вложившая ледяное сердце в мальчика Кая! – Крайний Север («…так вот где душу застудила я, Отец! И вот когда я в бездну заглянула…»), без вины виноватая, промороженная Казань, где я мечтала обрести хоть одно окно, светящееся в бездомной ночи именно, и только, для меня (и обрела-таки, но не сразу), громыхающая железом, задыхающаяся от выхлопных газов Москва («Москва, Москва – моя чужбина: изжитая, необжитая…»).
И вот теперь – подлинный Край Света, Британские острова, где однажды сразу же после европейского Рождества, в конце декабря, вдруг ударили смешные по русским меркам морозы. Выпал неглубокий, но крепкий снежок. А ночью и вовсе в Лондоне случилось невероятное: почти 10 градусов ниже нуля! Еще накануне в моем саду цвели розы. Не все, разумеется, а самые энергичные и жизнелюбивые. Есть такие харизматики и среди растений. Были бы людьми, пошли бы в политику, стали бы губернаторами или поп-звездами. Да Бог рассудил иначе, и вот они цветут в конце декабря, накануне нового тысячелетия: две червонные, две белые, две желтые и две – кораллового цвета. Только сейчас, перечисляя, вдруг поняла, что цветут-то они в неожиданном зимнем ненастье парами!
Каждое лето именно эти розовые кусты цвели наиболее обильно, ветки буквально сгибались под водопадным изобилием тяжелых, молодых и пышных роз. А сейчас, пережидая зимний неуют, они осторожно и не сразу выплескивают нежные лепески за пределы бутона и, как влюбленные пары, жмутся друг к другу, совместно отражая череду невзгод. И главную из них – нездешний, чужестранный, экзотический мороз.
Измученный большими холодами,Поскрипывает сад, как парусник бортами.Как будто он плывет в ночи и утром ранним,Торосами затерт на Севере на Крайнем.К утру полураскрытые бутоны, оледенев, звенели на ветру, как хрустальные бокалы. Сквозь ледяную хрустящую корочку плескались цветные винные блики: розы – в торосах хрусталя… Прекрасно – но мертво. Конец эпохи.
Зато в нашем доме все заметно повеселели, разрумянились, ощутимо расцвели бодростью – почуяли родное.
Все, кроме рыжей английской кошечки, которая неумело скользила по наледи на краю лесного заповедника, меховой шкурой сползающего с холма, на вершине которого мы и живем.