Сага о диком норде

И Альрик засомневался, а стоит ли идти в город? Если Сторборг сметен вчистую, наши скромные силы не помогут его отстоять. И как нам тогда уйти из Бриттланда?

Даже когда мы остановились на ночь, потоки людей не прекратились. Беглецы тащились из последних сил, уходя подальше от обреченного города. К нашему костру подсели две семьи, с которыми мы разделили трапезу. Женщины пересказывали Альрику свои злоключения, но мы не услышали ничего нового: драугры, крики, смерть, бегство, трупы соседей, хирдманы, сдерживающие мертвецов, дабы ушли их семьи. Разве что упомянули про пожары. Отбивались чем попало, хватались и за горящие поленья, лили масло из светильника, а может, и нарочно брались за огонь, некоторых мертвецов иначе и не возьмешь. А огонь — он ведь всё подряд жрёт. И заполыхали дома, взметнулись языки пламени над сенниками, взвыли человечьими голосами коровы и лошади. А ведь многие спрятали детей в сундуках да кладовках, откуда нет выхода. Так и сгорели, не сумев выбраться.

Погребение в огне хорошо, а смерть в огне?

Я задумчиво протянул руку к языкам пламени — тепло. Ближе — жарко. Еще ближе — кусает. Хочется отдернуть пальцы, но боль терпимая, не хуже, чем от узоров Живодера. Там я чуть зубы не сточил о деревяшку, чтоб не заорать.

— Больно? — тихо спросила девчушка из-за спины.

— Немного.

Убрал руку.

— Надо было в огонь, да я напугалась. Когда жжет — это больно.

Обернулся. Худая, как высушенная рыба, оборванная, хоть и протерла лицо, да пятна сажи полностью не отмылись, размазались по щёкам и лбу. Первая руна. Смотрит огромными сухими глазищами на костер, да как-то странно, словно насквозь.

— Зачем тебе в огонь?

— Не следовало мне, — бормотала она. — Была чистой, невинной, а теперича…

Я приподнял бровь. Неужто драугры и насильничать научились? Пока про это никто не сказывал.

— Ныне в душе моей тьма. Ныне зло я, — всхлипнула. — Никогда не буду звездочкой…

Что-то знакомое. Знакомое и жутко бесячее. Звездочка, тьма… Одна руна?

Подумал еще немного. Возраст у нее уже для женитьбы подходящий, значит, будь она нордкой, руну бы давно получила. Несмотря на старания лживого жреца, никто из нордов от первой жертвы не отказывается. Ну, или я таких не видел. Кто захочет, чтоб жена или дочь померла в родах? Таких дураков нет, и девочки резали коз вместе с мальчиками.

— Это чужой бог. На бриттландской земле у него нет силы, — скрипя мозгами, кое-как выговорил я на бриттском. Может, получилось и не совсем правильно, но хотел сказать я именно это.

Она дернулась, как кнутом ударенная.

— Ты… говоришь по-нашему? Не говори, что я … Иначе меня убьют.

Только что умереть хотела и вдруг передумала? Бабы...

— Неужто драугра зашибла?

— Не знаю. Когда полез, я кочергой махнула. И вот. Что же теперича будет?

Я пожал плечами. Почем мне знать? Зато знал Рысюк наш, подслушал часть разговора, подсел к девчонке и на ухо ей что-то зашептал. Вот и ладненько. Пусть он с бывшей рабыней объясняется, главное, чтоб с собой не потащил.

Наутро Альрик пошел шибче, то и дело переходя на легкий бег. И мы за ним с мешками, с железом и снедью. А поток людей из Сторборга поуменьшился. Из тысяч горожан мы встретили всего-то несколько десятков, может, сотню-полторы. Понятно, что бежали и по другим дорогам. Еще есть и река, но бабы сказывали, мол, те суда, что стояли возле пристани, ушли под воду.

Как же драугры перебрались через Ум? То ведь речка не маленькая, полтысячи шагов в ширину, поди. Стрелой не перекинешь, вброд не перейдешь. И как караульные прозевали их приход? И как мертвецы догадались испортить корабли?

Альрик, судя по всему, думал о том же. То и дело подзывал к себе Тулле и говорил с ним на ходу вполголоса, только друг мало что смог подсказать. Я видел, как Тулле раз за разом качал головой.

Жрецы не знают всех ответов.

Я это понял, когда не получил благодать вместе со всеми.

Дорога постепенно расширялась, уплотнялась, лысела, укатанная десятками телег и вытоптанная сотнями ног. Мы приближались к Сторборгу.

Вскоре наткнулись на бревенчатую заставу. И по сторонам от дороги тоже стояли заслоны, упираясь в хлипкие плетеные оградки вокруг полей. А за заставой — люди, живые и дышащие.

— Стой! Назовись! — крикнул парень в большом не по размеру шлеме.

Его шлем слетел от подзатыльника.

— Чего орешь? Видишь же, люди! Тут неважно, кто таков, лишь бы не мертвяк! — устало пояснил мужчина в таких летах, что уже, поди, чувствовал тепло своего погребального костра. — Проходите! Конунг стоит на севере, собирает силы. К вечеру дойдете.

Альрик благодарно кивнул, спрашивать ничего не стал, сразу повернул к указанному месту.

* * *

Толчея. Суета. Страх. Гнев. Неразбериха.

Детский визг смешивался с меканием коз и гусиным гоготом. Женский плач терялся за лошадиным ржанием. Скрип тележных колес, скрежет точила по железу, мужские голоса. Запах дыма, навоза и почему-то хлеба.

Это не военная стоянка, это куча-мала.

Мы проталкивались мимо женщин, вмиг потерявших дома и семьи, мимо перепуганных рабов, мимо израненных мужчин, мимо ребенка с отрубленной рукой и суетящейся над ним Орсовой женщины.

На моих глазах норд перерезал горло рабу за полученную им руну, хотя рядом плакала бриттка и умоляла этого не делать. Рысь сглотнул, но ничего не сказал.

Тянуло подгоревшей кашей из толченого овса.

Навстречу прошел воин, на ходу надевающий шлем. Внешне ничего особенного, но меня краем мазнуло его рунной силой — хельт!

Слышался уверенный мужской голос, который притягивал к себе внимание, и не только странным говором.

— … гневаться на бога! Гневайтеся на себя самих! Солнце — оно щедро и добро! Оно посылает нам ласковые теплые лучи, дает свет, прогоняет зиму. Так и бог одаряет лаской и заботой. Драугры — это не наказание божье, а происки тьмы, козни Бездны! Мы притянули их нашими грехами. Столько лет они мирно спали под землей! Но не слушали мы слово божье, отринули его доброту, позволили злу пробраться в наши тела и души. И мертвые восстали, чтобы сожрать угнездившуюся в нас тьму.

— Мой сын! Он прожил всего восемь зим. Он был безгрешен…

— Это испытание нашей веры. Если дружно вознесем мольбы к небу, если выжжем зло и тьму живительным огнем, мертвые уйдут, рассыпятся прахом. И хоть мы не можем изменить грешников, мы можем заслонить их тьму нашими молитвами!

Жрец! Не тот, что ходил с нами к бриттам, не Гачай, но похожий. Семь рун, бритая макушка, уродливая темная кожа, уродливые черные волосы, горбатый нос. Словно брат его.

А вокруг столпились рабы, смотрят на него так, будто он их последняя надежда, хотя по правде только мы стоим между ними и драуграм. Мы и другие норды. Грешники! И там стояли не только рабы. К жрецовым словам прислушивались и нордские женщины, кивали, неловко крутили руками перед лицом, повторяя движения молящихся бриттов.

Я шагнул к жрецу, положив руку на топор. Тулле тут же одернул меня и указал глазами на удаляющуюся спину Альрика.

Впрочем, далеко мы не прошли. К шатру конунга пускали только хёвдингов, а простых хирдманов разворачивали восвояси.

Из-за неразберихи женщины, дети и рабы перемешались с хирдами. Как потом выбираться отсюда? Перепрыгивать через головы? А если драугры нападут на стоянку, сражаться будет невозможно. Потому мы отошли в сторону от общей толчеи, выбрали местечко, которое еще не засрали, и сели ждать Альрика.