Сага о Форсайтах

– Бедный Майкл!
– сказал ласковый голос тети Мэй.
– Дай ты ему доесть кашу, Хилери!

Но Майкл не собирался браться за ложку: он видел, что здесь заваривается каша другого рода.

– Основной капитал для перестройки трущоб, - продолжал Хилери, - обслуживающий все общества по перестройке трущоб, существующие и проектируемые, если только они следуют принципу не переселять теперешних жильцов. Понимаешь, какой это создаст нам престиж в глазах жильцов? Мы пускаем их по верному пути и уж конечно будем следить, чтобы они опять не запустили своих жилищ.

– И вы думаете, это в ваших силах?

– сказал Майкл.

– А ты наслушался разговоров, что в ваннах хранят уголь и овощи и все такое? Поверь мне, Майкл, все это преувеличено. Во всяком случае, у нас, частных работников, большое преимущество перед властями. Им приходится править - мы пытаемся руководить.

– Подогреть тебе кашу, милый?
– предложила тетя Мэй.

Майкл отказался. Он понял, что тут и без подогревания жарко будет. Опять крестовый поход! В дяде Хилери, он всегда это знал, сохранилась кровь крестоносцев - во времена великих походов его предки именовались Керуаль, а теперь имя перешло в Чаруэл, а произносилось Черрел, согласно здравому английскому обычаю доставлять неприятности иностранцам.

– Я не для того хочу завербовать тебя, Майкл, чтобы ты сделал себе на этом карьеру, ведь ты, как-никак, аристократ.

– Спасибо на добром слове, - отозвался Майкл.

– Нет. Мне кажется, тебе просто нужно что-то делать, чтобы оправдать свое положение.

– Вы совершенно правы, - смиренно сказал Майкл, - вопрос только в том, это ли нужно делать.

– Безусловно, это, - сказал Хилери, размахивая ложечкой для соли, на которой был выгравирован герб Чаруэлоз.
– А что же иначе?

– Вы никогда не слышали о фоггартизме, дядя Хилери?

– Нет; что это такое?

– Не может быть!
– сказал Майкл.
– Нет, вы правда ничего, о нем не слышали?

– Фоггартизм? К фанатизму отношения не имеет?

– Нет, - твердо сказал Майкл.
– Вы здесь, конечно, погрязли в нищете и пороках, но все-таки это уж слишком. Вы-то, тетя Мэй, знаете, что это такое?

Брови тети Мэй опять напряженно сдвинулись.

– Кажется, припоминаю, - сказала она, - кто-то" помоему, говорил, что это галиматья!

Майкл простонал:

– А вы, мистер Джемс?

– Насколько я помню, это что-то, связанное с валютой?

– Вот полюбуйтесь, - сказал Майкл, - три интеллигентных, общественно настроенных человека никогда не слышали о фоггартизме, а я больше года только о нем и слышу.

– Ну что ж, - сказал Хилери, - а ты слышал о моем плане перестройки трущоб?

– Нет, конечно.

– По-моему, - сказала тетя Мэй, - вы сейчас покурите, а я приготовлю кофе. Я вспомнила, Майкл: это твоя мама говорила, что не дождется, когда ты бросишь им заниматься. Я только забыла название. Это насчет того, что городских детей надо отнимать у родителей.

– Отчасти и это, - сказал удрученный Майкл.

– Не надо забывать, милый, что чем беднее люди, тем больше они держатся за своих детей.

– Весь смысл и радость их жизни, - вставил Хилери.

– А чем беднее дети, тем больше они держатся за свои мостовые, как я тебе уж говорила.

Майкл сунул руки в карманы.

– Никуда я не гожусь, - сказал он безнадежным тоном.
– Нашли с кем связываться, дядя Хилери.

Хилери и его жена очень быстро встали и оба положили руку ему на плечо.

– Голубчик!
– сказала тетя Мэй.

– Да что с тобой?
– сказал Хилери.
– Возьми папироску.

– Ничего, - сказал Майкл ухмыляясь, - это полезно.

Папироска ли была полезна, или что другое, но он послушался и прикурил у Хилери.

– Тетя Мэй, какое самое жалостное на свете зрелище, не считая, конечно, пары, танцующей чарльстон?

– Самое жалостное зрелище?
– задумчиво повторила тетя Мэй.
– О, пожалуй, богач, слушающий плохой граммофон.

– Неверно, - сказал Майкл.
– Самое жалостное зрелище на свете - это политический деятель, уверенный в своей правоте. Вот он перед вами!

– Мэй, не зевай! Закипела твоя машинка. Мэй делает прекрасный кофе, Майкл, лучшее средство от плохого настроения. Выпей чашку, а потом мы с Джемсом покажем тебе дома, которые мы уже обновили. Джемс, пойдем-ка со мной на минутку.

– Упорство его вызывает восторги, - вполголоса продекламировал Майкл, когда они исчезли.

– Не только восторги, милый, но и страх.

– И все-таки из всех людей, которых я знаю, я бы больше всего хотел быть дядей Хилери.

– Он и правда милый, - сказала тетя Мэй.
– Кофе налить?

– Во что он, собственно, верит, тетя Мэй?

– О, на это у него почти не остается времени.

– Да, по этой линии церковь еще может на что-то надеяться. Все остальное - только попытки переплюнуть математику, как теория Эйнштейна. Правоверная религия была придумана для монастырей, а монастырей больше нет.

– Религия, - задумчиво протянула тетя Мэй, - в свое время сожгла много хороших людей, и не только в монастырях.

– Совершенно верно, когда религия вышла за монастырские стены, она превратилась в самую непримиримую политику, потом стала кастовым признаком, а теперь это кроссворд. Когда их разгадываешь, в чувствах нет ни малейшей необходимости.

Тетя Мэй улыбнулась.

– У тебя ужасные формулировки, милый.

– У нас в палате, тетя Мэй, мы только формулировками и занимаемся, от них всякая движущая сила гибнет. Но вернемся к трущобам; вы правда советуете мне попробовать?

– Если хочешь жить спокойно - нет.

– Пожалуй, что и не хочу. После воины хотел, а теперь нет. Но, видите ли, я попробовал насаждать фоггартизм, а ни один здравомыслящий человек на него и смотреть не хочет. Не могу я опять браться за безнадежное дело. Как вы думаете, есть шансы получить поддержку общества?

– Шансы минимальные, голубчик.

– А вы на моем месте взялись бы?

– Я, голубчик, пристрастна - Хилери так этого хочется; но и помимо этого мне думается, что ни в одном другом деле я не потерпела бы поражения с такой радостью. То есть это не совсем точно; просто нет ничего важнее, как создать для городского населения приличные жилищные условия.

– Вроде как перейти в лагерь противника, - пробормотал Майкл.
– Мы не должны связывать свое будущее с городами.

– Оно все равно с ними связано, что бы ни делать. "Лучше синицу в руки", и такая большая синица, Майкл! А, вот и Хилери!