Сахарный немец

...Прапорщика Зайчика с сего числа исключить с ротного котла и полагать во временном отпуске.

– Да, - сказал Иван Палыч, свертывая приказ, - пожалели коровью ляжку, а волк всю корову растяжку!..

– Ничего, Иван Палыч, - засмеялся Пенкин,- мы теперь на имянины Пек Пекычу на этой точке (писарь у нас такой в полку был) дерьма в конверте пошлем по почте.

Но не до смеху всем было, никто Пенкину и не улыбнулся, а Иван Палыч собрался и, несмотря на устаток - к Зайчику.

Только он из блиндажа вылез, а Зайчик как раз тут, у двери:

– Я, Иван Палыч, - говорит,- пришел вас проведать.

– Назначение в побывку имеете, ваш бродь,- подал Иван Палыч ему приказной лист, - так что имею честь поздравить и пожелать вам дорожки на обе ножки...

– Значит, едем, едем, Иван Палыч, - схватил Зайчик Иван Палыча за руку.

– Кто едет, ваш бродь, - говорит печально Иван Палыч,- а кто на тарантасе колесами кверху сидит...

– Так, значит, и впрямь надо было складчину устроить да писарю дать.

– То-то и оно-то: кабы знал, отчего лысина у Федота, так и плешивым бы не называл.

– Ах, Иван Палыч, дружище ты мой, как же это такое програчили?

– Ладно, ваш-бродь, где наше не пропадало. Вы вот письма-то наши доставьте, не забудьте...

– Ладно, ладно, - спешит Зайчик, засовывая за обшлаг,- прощайте, Иван Палыч.

– Куда теперь спешить, ваш-бродь, вот смеркнется совсем, тогда впрямки можно, а то ходами-то, почитай, втрое будет!

– Э, Иван Палыч, немцы, поди, спать ложатся! Прощайте!

Зашел Миколай Митрич к нам в блиндаж, пожелал всем остаться целым, и только его мы и видели: выбежал от нас и впрямки через поле, которое, как ладонь, черную, мужицкую, с редкими мозолями бугорков, протянул наш заливной, отлогий берег Двины под самые глаза немцам.

Иван Палыч хорошо знал, какой храбрец Зайчик. Бывало обходят это они с ним окопы, посты на ночь поверяют, Иван Палыч всю дорогу все себе в козлиную бороду смеется: только где пуля поверх бруствера цокнет, Зайчик за фуражку, оглянется виновато на фельдфебеля, будто этим взглядом сказать ему хочет: пуля-то, де, не телега - зацепит, так не отцепишь. Ты про меня там, что хочешь, насчет геройства думай, а цела фуражка, ну и слава богу.

А тут: на вот! К тому же Иван Палыч и сам был не из храбрых. Да зря и толочь языком нечего, есть ли они, храбрые, кто смерти не боится? Разве, вот, только мертвяку не страшно. А чтобы живой человек, да смерти этой не пугался - так этому совсем и поверить трудно.

Глядит Иван Палыч и дивуется, как это Зайчик решился?

– Это оттого, - сказал Пенкин, как бы сам с собой рассуждая, - когда зверь в свою берлогу идет, так у него глаза лучше видят и другого зверя он меньше боится.

Смотрим мы все вслед Зайчику, впереди на закате большая звезда, как материна слеза, повис-ла, на дальнем взгорье, где немцы сейчас шоколад свой за щеки убирают, заря раскрасная красная лежит, словно сушится это после праздника красный Василисин сарафан, - так одной полой на ветру и полощет, а с другого боку синем-синё, большая туча грудью землю надавила, а из-за тучи розовый, словно из бани выскочил, большеротый месяц перегнулся к нам за окопный козырек, смотрит, одна губа, как у мерина старого, вниз свесилась, будто вот так сказать и хочет: эй, вы, там, шушера низкорослая, не видите, что беда на туче в гости к вам едет.

Едва Зайчик с сотню шагов отошел, как из-за Двины бухнуло - немцы совсем за плечами у нас новую батарею, должно, к этому времени сварганили и на Зайчике попробовать бой ее захотели. Палон Палонычу доложили, он, известно, пьяный валялся и Сенькины лясы, чтобы заснуть лучше, слушал...

Бежит Миколай Митрич по полю, полы у шинельки подобрал в руки, фуражку под мышку, чтобы на бегу не потерять, к земле весь так и пригнулся в три дуги, - словно тарантасное колесо по полю в сумерках катится, - а вверху, слышим, ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж, и видно по этому жужуканью, что прямо этот шмель Зайчику на голову сесть хочет. Вдруг видим впереди Зайчика землю так и взмыло. Зайчик в ямку. А с батареи опять: бух! ж-ж-ж ж-ж-ж-ж...

И опять земля впереди кверху.

Глядим Зайчик цел, комышком опять в новую ямку катится. Палон Палоныч стоит и от смеха так весь из-под бороды и фукает, как опара в квашне под черной дерюгой:

– Ерой-то наш, ребята?.. А?..

И сам фук-пых-фук-пых на всех.

Иван Палыч поддакивал да улыбался Палон Палонычу сначала, а потом поглядел опять на Зайчика, который в это время в новую ямку впереди себя ткнулся, так и под'елдакивать перестал: как-ни-как, а человек, да еще с письмами Иван Палыча за обшлагом под смертью находился...

* * *

Так, почитай, до самой сутеми немцы по Зайчику и продули, вдруг, как затемнит сразу, и не только Зайчика не стало видно, а такая сразу чернота на землю пошла, как копоть: видно, недаром меринову губу месяц из-за тучи показывал. Добрался ли Зайчик до штаба в этот вечер или его все же так и зажалил немецкий шмель в ямке, - никто у нас в тот вечер не мог догадаться. Спустя же, потому что уж не до Зайчика самим в эту ночь и следующее утро всем было, при первой получке приказа узнали, что Зайчик в штаб не заходил, рапорта об от'езде в отпуск не подавал и вообще пропал без вести, ибо на месте обстрела Зайчика немцами даже и лоскутинки от Зайчиковых брюк не нашли. Да и кому в нашем быту была тогда большая охота искать?!.

НОЧНОЙ КОМАНДИР

Повалила ворохами темень на землю.

В такую темь в деревнях, бывало, тревожно коровы мычат, задравши на спину рога, и, как оголтелые, путая ворота, мечутся в выгоне овцы,- скотина чует черный час лучше, чем человек.

Только на этот раз и у нас у всех захолонуло в сердце - уж очень сразу стало темно.

Месяц с отвисшей губой, как у старого мерина, нырнул куда-то в черную прорву, и за ним не осталось даже следка, ни бисеринной звездочки с кики, ни красной тесемки от Василисиной сарафанной зари: навалилась туча под вечер на землю, как бурый медведь на охотника в темном лесу.

Забрались и мы в свои блиндажи.

Иван Палыч, когда уходил поверять постовых, долго крестился на угол, где висела у Прохора Пенкина грудная иконка, круглая, как коровья слеза, и наша ротная икона над нею, образ Федора Стратилата, вонзившего в землю огненный меч.

Хотел он было сначала с собой Прохора для повадки позвать, да потом взглянул на оконную дырку, которую словно кто заслонил с улицы черной ладонью, подумал, подумал, в башке почесал, махнул рукой и сказал:

– Ин ладно, управлюсь один. Прохор, коли что, за меня.

Пенкин мотнул ему головой, на дырку тоже взглянул и в сокрушенном раздумье промолвил:

– Темно, как в солдатской душе!

– У ведьмы под юбкой светлее, - подтырил ему Иван Палыч.

– То-то и оно-то! Ты, Иван Палыч, наш ночной командир, ну, значит, забота по чину!

Иван Палыч поглядел на него, как лошадь смотрит в запряжке через оглоблю, куда бы ловчее пятой садануть, потом на дырку опять поглядел и ни слова ему не ответил.

Вышел Иван Палыч, прикрыл за собой блиндажную дверку и руку вперед протянул, чтоб не задеть за что кадыком. Начал он вспоминать каждый колышек, каждый уголышек на знакомом, каждонощном пути и все же скоро стукнулся лбом обо что-то, отчего искры полетели из глаз, и глаза запорошило мелким песком.