Сахарный немец
Шрифт:
– Ну, Иван Палыч, чуть с ума не сошел: сапоги-то только вечерась доставил.
– Да провались ты в кобылью дыру с сапогами! Как, что там выше?
– Пробегал: ничегось!
– Постовые стоят во второй наблюдалке?
– Ни мышки, ни мушки не встретил!!
Иван Палыч на нас посмотрел, мы ничего не сказали, наше дело с горошину.
– Много воды?
– Да, воды-то хватает!
– Проходил мимо Сеньки?
– Вот те хрест, бежал словно лось по болоту: мне и ночь-то все снились одни сапоги!
– Да пропади они прахом! Надо
– Погоди, погоди, Иван Палыч, вы покурили и нам бы не плохо!
Обернулись мы, а это Прохор из-за угла выходит, бледный, как смерть, и на бледности этой еще рыжей горит борода, а в бороде на губах повисла кривулей усмешка, и сама борода от холоду немного трясется. Иван Палыч нахмурился, оглядел Прохора, сколь у него мокры шинельные полы и не обманул ли его Прохор, только постояв за углом блиндажа...
– Как, Поохор Акимыч, квасы?
Прохор махнул только рукой...
– Прошли шагов возле триста, а дальше плыви!
– А люди?
– Ни душинки!
– До Зайцева блиндажа не доходили?
– Бесперечь не дошли: видели только на крышу ему насадило песку да каряг нанесло, словно на крыше у него возятся черти.
– Ну, значит, тут крышка!?
– Могила, если, как мы, не вубегли!
– Во-время, значит, наш Заяц в отпуск поехал!
– Где найдешь, где потеряешь: так всегда!
– Надоть теперь-б к их-высоко иттить!?
– Дай хоть покурить, Иван Палыч: все равно спеши не спеши, медаль на ляжку теперь не повесят!
– Ну, нет уж, брат Пенкин, в дороге покуришь... Рябята, забирай сапоги...
Но не прошли мы и полтораста шагов, как опять все остановились, невольно улыбнувшись друг другу: неподалеку от нас впереди, очевидно, шел, не торопясь, Сенька, надо быть, в очень счастливом расположении духа, ибо не громко, но вдосталь внятно доносилась до нас ухарски закрученная песенка:
По такой-сякой погодке
Не пройти мне без калош,
Коль за пазухой на лодке
С парусами едет вошь.
Едут вошки, едут блошки.
Свеся ножки из воды,
Жалко нетути гармошки
Растуды-вашу-туды.
– Сенька...- Иван Палыч протянул руку в ту сторону окопов,- веселый малый Сенька!..
– Золото парень, - говорит Пенкин,- ничем его не проберешь!
– Да уж!
– многозначительно собрал гармошку Иван Палыч и опять протянул руку:
По такой-сякой погодке
Я пройду и без калош,
В околодке нету водкя,
Да воды зато сколь хошь!
Если б водочки немножко
И поменьше бы воды...
Жалко нетути гармошки
Растуды-вашу-туды!
– Вот дьявол...
– Рубаха парень...
– Значит командир жив?
– Да куда он заденется?..
– Семен Семеныч!
– крикнул Иван Палыч, приставши на цыпочки.
– Эй, кто там, здорово живете!?
– Катись, Сенька, сюда скорей, катись, - кричим и мы тоже.
– А это вы?
– весело говорит Сенька, появляясь неторопливо на повороте,- мокрая рота!
– Сенька, жив командир?
– строго
– Не дивись коль скачут блохи.
Значит, водки напились,
Коли нет попа Ермохи,
Значит, богу помолись!
... в полном здравии, господин фельдфебель.
– Ну, слава богу!
– Известно!..
– Залило?
– Как полагается!
Смотрим мы на Сеньку, и самим нам веселее, как будто и беда случилась за неумелую шутку...
– Пьян Сенька, - думает каждый, - иль нет... его не поймешь... у него зады и переды - все вместе...
– Н-но?
– недоверчиво говорит Иван Палыч.
– Известно... Выбег я - эна - гляжу... река течет чуть-чуть не по крыше... Ну, думаю, если это у меня не от перепива, то надо будить их-высок... Будил, будил, устал будивши, как каторжный: не встает, да и только, ногой только все норовит под брюхо ударить... Чорт, думаю, с тобой! Вышел опять посмотреть, а вода-то все выше и выше... Вернулся, взял метло да по заду, по заду: еле отходил! Поднялся, да на меня:
– Ты, что,- говорит,- собачий сын, разум что ли потерял?
– Никак нет,- говорю,- тонем! Вот и пакет с вечера лежит, будить вас не хотел.
Посмотрел бумагу их высок, схватил метло, да по мне, да по мне, возил-возил, и коже, и роже попало, потом устал, должно быть, и говорит:
– Ты что же, сукин сын, не разбудил?
– Да, разве,- говорю,- ваше-высоко можно тревожить?
Схватился он, братцы мои, за голову, плачет, в грудь бьет:
– Беги скорей к фельдфебелю... Гумагу кажи...
– Что за бумага, Сенька?
– перебил его Иван Палыч,- подавай!
Сенька подал из-за пазухи синий пакет, Иван Палыч ноги расставил, на лбу гармошку развел и нараспев прочитал:
...Командиру двенадцатой роты. С получением сего приказываю вам в виду наводнения принять срочные меры и в случае надобности покинуть в порядке окопы и отступить...
Иван Палыч глупо оглянул нас всех и ни слова не молвил...
– Вспомнили, сукины дети!
– прошептал мне на ухо Пенкин.
– Трогай, братцы, тогда по резервам,- нерешительно сказал Иван Палыч.
– Что теперь только будет? Один раз не поверил, да не доложился, и вышла такая история,- про себя Иван Палыч подумал.
Иван Палыч хмуро пошел впереди, а мы за ним гусем...
В это время, кажется, совсем рядом, там, где кончаются окопы нашей двенадцатой роты, взошло веселое осеннее солнце и обдало красным искристым светом наши помертвевшие лица, забросало золотом мутную воду у ног и кладинки, а на окопный загиб вдалеке надела мученичес-кий красно-терновый венец, и из-под этого венца подняли коряги на Зайчиковом блиндаже кверху рогули, а вода под ними по верху, как подернута кровью. В это же время бухнуло с нашей батареи, и по середине Двины взметнулся скоро насквозь пронизанный солнцем столб из воды, как будто это встал из Двины водяной, вытянул длинную шею, посмотрел кругом водяными глазами и скоро, пустивши по речке пузыри, плюхнул назад в мутную воду.