САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

– Вот хорошо, что хоть с тобой можно поговорить, - благодарно пробормотал Сакуров.

– Пришли, - сказал Жорка. – Объясняю задачу. Здесь высота насыпи составляет метров пять, брус лежит внизу. Мы спускаемся вниз, ты цепляешь его клещами и тащишь, соответственно, вверх. Я упираюсь сзади и толкаю его туда же. Понял?

– Понял. Самогонку когда пить будем?

Сакуров спросил, и ему стало стыдно. Но стыд улетучился моментально, а желание выпить осталось.

– Как получится, - буркнул Жорка и полез вниз.

– А почему железнодорожники брус вниз побросали? Он им что, уже не понадобится?

– Понадобился бы. Только железнодорожники просят за брус в три раза дороже его реальной цены, а желающие приобрести хотят купить его в три раза дешевле. Понял?

– Угу…

Когда они подняли на насыпь пятый брус, в процесс его добывания вмешался отставной железнодорожник, не поленившийся вытащить свою дряхлую задницу из постели и припереться на «производство» вместе со своей собакой. Собака, поджав хвост, визгливо лаяла, а железнодорожник грозился вызвать милицию.

– Здоров, тёзка, - приветствовал его Жорка, вылезая на насыпь. – Чего шумишь – не узнал?

– Какой я тебе тёзка? Чево это не узнал? Чево это ты тут будешь указывать мне, шуметь или не шуметь? – раскипятился старичок под аккомпанемент своей собачонки. – А вот я милицию…

– Видал? – спросил Жорка, кивнув головой в сторону старичка. – Отчаянный мужик. Один прёт против двоих и – хоть бы хны. Слышь, Егор Васильич, ты милицию как звать собираешься: кричать будешь или по сотовому позвонишь? (19)

– А чево это хны? А чево это отчаянный? Да сегодня не докричусь, завтрева схожу в участок и сдам вас, ворюг: зачем это вы народное добро расхищаете?

– Народное! – присвистнул Жорка, после чего собака трусливо метнулась в придорожные кусты. – Теперь всё добро капиталистическое. А это…

Жорка смачно плюнул в сторону сваленного бруса.

– …Один хрен сгниёт.

– Не твоя забота! – продолжал кипятиться старичок.

– Ладно, общественник, успокойся. Выпить хочешь?

– Выпить? Хочу. А это ты, что ли, Жорка?

– Ну, слава Богу, узнал.

– Чево ж мне хорошего человека не узнать? Чё выпить-то? Самогонка?

– Она.

– Это хорошо, потому что самогон у тебя знатный. Или ты какой другой принёс?

– Да нет, всё тот же.

– Тогда чё мы тут зря лаемся? Давай, да я пойду, а то время позднее.

– На.

– А сколько ты бруса взять хочешь?

– Если хочешь проконтролировать, тогда останься и посчитай.

– Да нет, я, пожалуй, пойду.

– Будь здоров. Собаку не забудь.

– А хороша у меня собачка?

– Ничего, старательный поц.

– Если хочешь, отдам как другу... всего за литр.

– Да нет, корми его сам.

– Как знаешь. Мильтон, домой!

– Вот тетерь можно и освежиться, - сказал Жорка, извлекая откуда-то из травы вторую бутылку, - а то чёрт его знал, как сторгуемся.

– А не проще было послать его в задницу? – спросил Сакуров, принимая пузырь.

– Ага, тебе нужен геморрой с милицией?

– Неужели он…

– Да за милую душу.

Сакуров только развёл руками, потом выпил.

– Уф! Однако интеллигентный старичок.

– Это ещё почему?

– Ну, собаку назвал в честь английского поэта. Только, мне кажется, он неправильно ударение ставит.

– Правильно он его ставит, потому собаку свою он назвал не в честь английского поэта, вечная ему память…

Жорка приложился к бутылке.

– …А в честь наших ментов, каковые есть не только мусора, но и мильтоны тож…

Таскать брус через низину даже на тележке оказалось делом чрезвычайно трудным. Жорка с Сакуровым по очереди волокли тележку за ручку и по очереди толкали и придерживали одновременно брус сзади. Тем не менее, с задачей они справились почти в запланированные сроки. Другими словами: десять брусьев до двух часов с копейками ночи приятели доставили по назначению. Сакуров предложил Жорке поработать ещё часок-другой, но Жорка отказался.

– Сдохнем на хрен, - заявил он. – Давай лучше брус спрячем.

– Зачем? – удивился Сакуров.

– Да чтобы никто не видел, а то ещё настучат.

– Могут? – снова удивился Сакуров.

– Могут, - сказал Жорка, и они поволокли брус к Жорке в сад.

– Кто? – кряхтя, спросил Сакуров.

– Да любой, кроме Петьки и Семёныча.

– Ни хрена себе…

– Так, вот сюда… Перекурим?

– Давай. Кстати, ведь этот брус на выброс?

– Ну.

– Тогда какой резон закладывать, если он всё равно сгниёт? И какой резон из-за стыренного хлама хлопотать железнодорожникам с милицией?

– Закладывать резон такой, что брус нужен всем, но не всякий его на себе притащить может. Обидно?

– Не знаю…

– Ясно. Тебе и мне это по барабану, а тому же Виталию Иванычу – серпом по яйцам. А насчёт милицейских с железнодорожниками хлопот резон такой: раз нам нужен брус, который всё равно сгниёт на хрен, но который официально никому брать не разрешили, то мы его берём как бы незаконно. А раз незаконно, то любой мент или любой железнодорожник может напрячь нас за это на дополнительные пол-литра или бабки. Впрочем, чего я тебе объясняю? Что, у вас в Сухуми ментов не было?

– Да были…

Сакуров вспомнил сухумских ментов с мордами, как у бегемотов, но даже при всей своей к ним неприязни не мог представить, чтобы какой-нибудь из них опустился до возни с бедным человеком, стащившим полугнилую шпалу для нужд подсобного хозяйства.

– Ладно, давай прятать остальные, пока не утро…

Глава 9

До кровати Сакуров дополз без чего-то три. Кости ломило, башка казалась чужой, словно её одну обработали обезболивающим средством, позабыв об остальном теле. Мысли внутри головы бродили лёгкие и тяжёлые вперемешку и по очереди. И получалась примерно такая картина мыслительного процесса на фоне общей анестезии в плане разделения эмоциональных нагрузок и с учётом сбоя первоначально заведённой последовательности. То есть, сначала в голову засыпающего Сакурова приходила лёгкая мысль вроде: сейчас засну и отдохну. Но не успевала эйфория лёгкости, тянущаяся за лёгкой мыслью на манер шлейфа, наполнить своим целительным содержимым все закоулки сознания, как следом за первой мыслью ползла тяжёлая типа: завтра припрётся Семёныч ни свет - ни заря, чтобы задолго до прибытия обожаемых им пастухов начинать готовить торжественную встречу. Затем происходил закономерный сбой, и в голову, отпихиваясь друг от друга, лезли сразу две мысли. Одна лёгкая насчёт отменного качества Жоркиной самогонки, а другая насчёт жалости по поводу её «окончания», в силу чего с утра придётся освежаться той дрянью, которую нынче принято называть водкой. Конечно, пастухи могли привезти и свой самогон, но Сакуров пробовал местный продукт специального назначения и остался от него не в восторге.