Саладин. Султан Юсуф и его крестоносцы

Рыцарь бросил на меня подозрительный взгляд.

– Дауд - не соглядатай, а воин, равный тебе, кафир, - спокойно заметил султан.
– И он будет всегда, в мире и в войне, рядом с тобой, а не подглядывать из кустов и слать мне доносы. Теперь иди, воин. Не теряй драгоценного времени. Султан говорит тебе, неверному: да поможет тебе Аллах, и да просветит Он твое сердце. Иди!

– Да поможет мне Бог!
– ответил рыцарь, поклонился и вышел в северные двери, куда указала ему стража.

Султан жестом задержал меня, и я услышал от него повеление, которое он отдавал мне уже не раз:

– Ты должен стать моими глазами, Дауд! Я желаю в и д е т ь. Во сне или наяву!

– Воля султана!
– коротко ответил я.
– Да поможет мне Аллах!

Султан зорко посмотрел мне в глаза и на миг приложил руку к моему темени. Я ушел, не знаю, что увижу повелителя правоверных всего лишь однажды - той же ночью, на Яффской дороге.

Что касается рыцаря Джона, то его дальнейший путь вновь пролегал через тюрьму аль-Баррак и - тоже в последний раз.

Нам полагалось стать если не друзьями, то временными соратниками. И теперь, почувствовав себя предводителем необыкновенного похода, он решил взять почин в свои руки.

– Так тебя зовут Дауд, - заговорил он со мной по дороге, поглядев сверху вниз, как на мальчишку.
– В конце лета я видел генуэзского торговца, выходившего из Яффских ворот. Вы - на одно лицо. Не близнецы ли?

– Если ты желаешь говорить со мной на своем языке, начинай сейчас, - предложил я ему на франкском, которым владею не хуже тосканского.

– Вот как!
– удивленно приподнял брови рыцарь Джон.
– Значит, то было твое отражение, только переодетое генуэзцем.

– Такова моя служба, - открыл я кафиру ради будущей дружбы один из своих секретов.

– В этой одежде ты - настоящий сарацин, а в той - вылитый генуэзский торгаш, - заметил он.
– Одень тебя каким-нибудь сицилийским полукровкой или даже провансальцем - тоже сойдешь. В твоей крови намешано, как вина в монашеском брюхе. Кто твой отец?

Тут в моих силах было лишь загадочно посмотреть в глаза рыцарю и тяжело вздохнуть.

– Ладно!
– отмахнулся он.
– Много славных королей, князей и графов изъездило Святую Землю вдоль и поперек!

– Моя мать - гречанка, - признался я рыцарю.
– Взаправду знатного рода.

– Уже неплохо, - признал и рыцарь и поспешил сменить тему, явно упреждая подобные вопросы с моей стороны: - Ты знаешь, почему султану нужны девять рыцарей, ни больше и не меньше?

– А разве храброму крестоносцу не известна история учреждения ордена рыцарей Соломонова Храма в Иерусалиме?
– ответил я лукаво, вопросом на вопрос.

Разумеется, ему лучше, чем мне была известна эта история о том, как почти столетие назад, когда земля Палестины находилась в руках людей Креста, девять самых доблестных рыцарей не по велению своих королей, а по своей собственной воле объединились в отряд, чтобы охранять христианских паломников, направлявшихся в Иерусалим, от своих же соплеменников, которые занялись менее достойным, но более доходным делом, а именно дорожным грабежом. Таких разбойников-христиан, бежавших от суда и казни в своих странах, во множестве развелось в ту пору вокруг Священного Города. Много их было, но с того дня становилось все меньше, поскольку множились подвиги доблестных рыцарей. И паломники распространяли о них добрую молву по всему свету. Сам глава христианской Церкви в Риме благословил их деяния. Другие рыцари, искавшие славы, стремились присоединиться к девяти отважным. Христианская знать, не решавшаяся покидать своих домов и поместий и пускаться в далекое путешествие, к святыням Палестины, считала самым богоугодным делом отписать на нужды рыцарей, что стали подобны ангелам-хранителям, часть своего богатства. Воинство ордена возросло числом. Орден стал богат, потом очень богат.

– Помню предание о рыцарях, которые поочередно появлялись во владениях страшного дракона, смело входили в его пещеру, убивали дракона в тяжком поединке, но потом, увидев охранявшиеся им сокровища, сами так же поочередно превращались в драконов, хранителей богатства и погибали от мечей новых храбрецов, - заметил я, дав англичанину пройти одну улицу в молчаливом раздумье.

– Мне самому известна с детства эта сказка, - кивнул он.

– Великий султан очень ценит доблестных и благородных воинов, даже иноверцев, - напомнил я ему еще одну важную истину.
– Значит, можно считать, что великий султан решил возродить былую славу этих девяти...

Рыцарь бросил на меня удивленный взгляд и, перекрестившись, покачал головой, сказав:

– Воистину чудны дела Твои, Господи!

Перед своей темницей, отнявшей у него пять лет жизни, он невольно замедлил шаг и еще раз перекрестился.

– Не забывай и о том, кафир, - сказал я ему уже в спину, - что сейчас ты уподобишься ангелу Судного Дня. Те, кого ты изберешь себе в соратники по воле Всемогущего Аллаха, так же, как и ты, получат свободу. Участь остальных останется горькой. Итак, восемь рыцарей и девять слуг-оруженосцев. Не ошибись в выборе, кафир. Ты отвечаешь за них головой, но можешь и по их собственному предательскому расчету потерять голову.

– Верному выбору будет мешать соглядатай, - резко бросил он через плечо.

Я смирился с желанием рыцаря, принимая его правоту, и отстал от него на несколько шагов, когда он двинулся по сумрачным лабиринтам темницы.

Нет нужды описывать все его разговоры, а вернее сказать переговоры с пленниками. Он заходил в клети к тем, кого хорошо знал, а они не верили своим ушам. Видя своего собрата по несчастью в прекрасных одеждах и слыша его странные речи, они поначалу принимал его за дьявола, явившегося искушать их в предсмертный час. Впрочем, я немного преувеличиваю.

С пленными англичанами в ту пору в Иерусалиме было туго. Только одного соотечественника и смог рыцарь Джон взять себе в соратники, остальную же часть отряда составили франки. Они, как ни странно, гораздо быстрее того англичанина уясняли происходящее, куда легче верили своему новому предводителю на слово и приносили ему клятву верности.

Был у рыцаря Джона один хорошо знакомый немец из тевтонских воинов*, но мимо его клети англичанин прошел, приглушив шаги.

Что касается рыцарей Соломонова Храма - а таковых можно было найти в тюрьме аль-Баррак, то их-то рыцарь тоже решил сторониться, как и немцев. Он знал об их обетах, орденских присягах и опасался, что верные им, тамплиеры легко нарушат свою клятву, данную простому, не орденскому рыцарю и покинут отряд при первом же благоприятном случае. Однако одного тамплиера и к тому же англичанина рыцарь Джон хорошо знал и очень доверял ему. Этот тамплиер по имени Эйдан Гастиндж был первым, к кому вошел рыцарь Джон, но именно с ним он жестоко просчитался.

Этому тамплиеру было уже за пятьдесят, его густые седины едва не светились в сумраке подобно гнилушкам. Орденский плащ его давно истлел. От алого креста остался кусочек полотна величиной в детскую ладонь. Старый тамплиер прикрепил его к груди, против сердца, и потому при свете дня казался смертельно раненым, но не поддающимся смерти.

Он проклял Джон Фитц-Рауфа. Он-то и назвал его дьяволом.

– Эйдан, ты не хочешь спасти своего короля?
– хрипло спросил его Джон Фитц-Рауф.