Сальтеадор

Это еще не все: ссора повлекла за собой денежную тяжбу. Кто был прав, кто не прав? Не знаю; известно одно — отец выплатил требуемую сумму, покинул Севилью, где мы жили, и переехал в Кордову — подальше от бывшего друга, а ныне смертельного врага.

Разрыв между отцами разлучил и детей.

Мне было в ту пору лет тринадцать; тому, кого я звала братом, было семнадцать: прежде мы никогда не говорили друг другу о любви, пожалуй, и не думали об этом, пока из-за нежданной внезапной разлуки мы не поняли, что происходит в наших душах.

Мы изнывали от тоски, наши сердца обливались кровью — дружба, разбитая рукой наших родителей, превращалась в любовь.

Тревожило ли их это? Думали ли они о том зле, что причинили нам? Вероятно, они и не подозревали о нашем чувстве, а если бы даже и знали, ненависть их была так сильна, что им было безразлично, как все это отразится на нас, на нашей любви.

Итак, теперь обе семьи были разделены и ненавистью и расстоянием. Но при последнем свидании мы поклялись друг другу, что ничто не сможет нас разлучить.

И правда, какое было дело нам, бедным детям, что росли вместе с рождения, до ненависти наших родителей! Ведь целых десять лет нам повторяли неустанно: «Любите друг друга». И так ли велика была наша вина, когда мы ослушались внезапного приказа: «Возненавидьте друг друга».

Мерседес замолчала; казалось, она ждала ободряющего слова короля, и он вдруг произнес:

— Я не знаю, что такое любовь, ибо никогда не любил, сеньора!

— Значит, государь, — горестно отвечала Мерседес, — судьба против меня: вам не понять того, в чем я должна вам признаться.

— Простите, сеньора, зато я судья, ибо я король с детских лет и мне ведомо, что такое справедливость.

Мерседес продолжала:

— Мы сдержали слово, данное друг другу; разлука усиливала наше чувство, о котором наши родители и не подозревали.

Дом моего отца в Кордове стоял на берегу Гвадалквивира; комната моя была самая дальняя, окно с решеткой выходило прямо на реку. Юноша, которого я любила, три раза в неделю исчезал из Севильи, якобы отправляясь на охоту в горы. Он купил лодку и, переодевшись рыбаком, приходил ко мне, чтобы сказать, что по-прежнему любит меня, и услышать из моих уст, что я еще люблю его.

Сначала мы надеялись, что придет конец ненависти между нашими семьями; но ненависть росла.

Возлюбленный умолял бежать вместе с ним.

Я противилась.

Тогда его охватило мрачное отчаяние: ночные свидания, вначале бывшие для него счастьем, уже не радовали его.

В те дни война между христианами и маврами разгоралась все сильнее.

Однажды вечером он объявил мне, что жизнь ему опостылела и ему останется одно — искать смерти в бою.

Я плакала, не соглашалась. Он уехал.

Мы не виделись целый год, но за этот год до меня доходили слухи о его подвигах; если б я могла полюбить его еще больше, то полюбила бы за доблесть.

Известия о нем почти всегда приносил нам один молодой человек; ему довелось сражаться рядом с моим возлюбленным, делить с ним опасности. Этим товарищем по оружию был сын друга моего отца, и звали его Руис де Торрильяс.

Король слушал молча, угрюмо насупив брови, неподвижный, словно мраморное изваяние. Донья Мерседес решилась посмотреть на него, пытаясь догадаться по его взгляду, надо ли продолжать рассказ.

Дон Карлос понял ее немой вопрос и сказал:

— Продолжайте!

Донья Мерседес снова заговорила:

— Я так внимательно слушала дона Руиса, так спешила к нему, когда докладывали о его появлении, что молодой человек, вероятно, решил, будто он нравится мне, а ведь думала я не о нем, а о том, кого не было рядом со мною. Дон Руис стал приходить все чаще, и то, как он говорил, как смотрел на меня, выдало мне тайну его сердца.

С тех пор, хотя мне было и нелегко отказаться от его рассказов о том, кто владел всеми моими помыслами, кто унес с собой все мои радости, я уже не выходила к дону Руису.

Да вскоре и он исчез: армия, в которой он служил, была брошена на осаду Гранады.

Однажды мы узнали, что Гранада взята.

Большая это была радость для нас, христиан, знать, что отныне столица мавров в руках католических королей. Но я по-прежнему тосковала, радость мне была не в радость, да и у отца в те дни снова были неприятности.

Дело в том, что наше состояние перешло к нам от первой жены отца, а унаследовать все должен был ее сын, искатель приключений, которого считали мертвым; я почти не знала его, хотя и приходилась ему сестрой.

И вот он появился и потребовал свое богатство.

Отец попросил дать ему время, чтобы привести в порядок все дела; сделав подсчеты, он предупредил меня, что мы совершенно разорены.

Я решила, что настал благоприятный час, и осмелилась заговорить о старинном друге, с которым он порвал. Но стоило мне произнести первое слово, как глаза отца вспыхнули от гнева.

Я умолкла.

Ненависть словно оживала в нем при каждой новой беде.

Снова заводить разговор не стоило.

В ту ночь я не могла уснуть и сидела на балконе, выходившем прямо на реку; жалюзи были открыты, поскольку от железных перекладин мне становилось душно.

В горах таяли снега; Гвадалквивир разлился и нес свои воды почти у моих ног. Я смотрела на небо, следила за облаками, их очертания то и дело менял своевольный ветер, как вдруг сквозь тьму я заметила лодку, а в ней человека. Я откинулась назад, чтобы он не увидел меня: пусть плывет дальше. Но тут, заслонив звездное небо, промелькнула какая-то тень, кто-то шагнул на балкон; я вскрикнула от страха и вдруг услышала такой знакомый голос:

«Это я, Мерседес, тише!»

Да, это был он. Мне следовало бежать, а я даже не подумала о бегстве; почти потеряв сознание, я упала в его объятия. А когда я очнулась… увы, государь, я уже не принадлежала себе.

Нет, мой несчастный возлюбленный явился вовсе не для того, чтобы совершить прегрешение; он пришел взглянуть на меня в последний раз и проститься навеки. Вместе с генуэзцем Колумбом он отправлялся в неведомые страны. Он издали заметил меня на балконе, я была одна, и без помех проник в дом. Решетка жалюзи никогда прежде не открывалась, и он впервые очутился у меня в спальне.

Он умолял меня бежать; если бы я согласилась отправиться с ним в опасное плавание, он бы добился от Колумба согласия, чтобы я следовала за ним, переодевшись в мужскую одежду; если б я предпочла бежать с ним в чужие края, то ему было бы хорошо в любом уголке земли, лишь бы я была рядом. Он был богат, независим, мы любили друг друга и повсюду были бы счастливы.