Сальто ангела

— Представляю тебе новенькую, — сказала Пигмалион бармену.

Шампанское ударило мне в голову. Взгляды женщин заставляют меня вздрагивать от удовольствия. Ревность одних, недоверие других, я чувствую себя их соперницей. Я забываю о том кусочке плоти, который упрятан в кружевные трусики. Все ищут для меня имя. Передо мной проходит вереница Джиованн, Генриетт, Линд, Надь, Клавдий, Аманд. Кто-то говорит:

— Все эти имена на «а» напоминают транссексуалов, а она не транссексуал. Другой добавляет:

— Это правда, она не транссексуал, посмотри, у нее ни волоска на подбородке, ей не надо бриться. Ты видел, какая у нее кожа, нежная, словно у младенца.

Меня щупают, рассматривают, критикуют:

— Ноги, конечно, большие, ну, да ничего… А ты видела плечи? Я бы немножко подретушировала нос…

— Не согласна. Нос очень характерный. А ты видела глаза?

Это моя ночь. Самая длинная. Мое прекрасное опьянение. Кто это мне сказал: «Добрый вечер, мадемуазель»?

Они назвали меня Магали. Они, женщины ли, мужчины ли — неважно. Они обещали мне найти друга.

Я пьян от всех этих открытий. Ночь кончается. Первое предупреждение: я плачу за праздник по моей чековой книжке на имя Жана Паскаля Анри Марена. Это меня удручает. Я плачу как мужчина и я подписываюсь мужским именем. С зарею все исчезнет. Я снова исчезну, меня точно смоет водой.

Магали исчезает. Кто это спит рядом с проституткой с Монмартра? Такой нежный и добрый.

— В один прекрасный день ты заживешь как женщина. Наступит день, когда это станет возможным. Есть врачи, операции, не отчаивайся.

Нет, я не покину поле боя, из этой войны я выйду только победителем. Я не буду ни травести, ни опозоренным. Я не хочу скрывать свой позор до конца дней. Я прикончу тебя, Жан Паскаль Анри. Это преднамеренное убийство, я прибегну к тому, что называют настоящим средством, а именно: химическое оружие — гормоны. Они разрушат тебя навсегда, ты ведь просто узурпатор, выдающий себя за меня. Даже сейчас — умытый, с гладкими волосами и с плоским телом — ты все равно не настоящий. Я избавлюсь от этого эмбриона, который служит предлогом, чтобы все называли тебя мужским именем.

— Спи. Я завидую тебе…

Моя проститутка Пигмалион, мой создатель, храпит по-мужски рядом со мной. У нее есть член и на лице виднеется пробивающаяся борода. Ей не повезло, она должна сражаться каждый день против очевидных вещей, прибегать непрерывно к жалким уверткам, изобретать прикрытие для знака своей принадлежности к мужскому полу. Ей нужно переносить пытки электричеством, чтобы выдернуть каждый волос на подбородке и на ногах. Она должна соглашаться на клиентов по сто франков, чтобы оплатить будущую кастрацию в какой-нибудь далекой стране, и наступит день, когда она вернется оттуда изуродованной, с искусственными грудями из силикона, для того чтобы вести искусственную жизнь.

Кругом ложь, ложь, ложь. У меня же все это не будет искусственным, я переделаю себя по-настоящему, я выйду сам из себя и стану вдовой того, другого, которого я решил убить. Без сожалений. Этой ночью взгляды мужчин мне ясно говорили: сделай это.

Расставание. В плиссированной юбке, строгой кофточке и плоских туфельках Сара, которую я люблю, сидит передо мной. Необходимо ей сказать: ты мое первое расставание и моя первая любовь, я же не умею ни любить, ни расставаться.

На ее щеках еще остались золотистые тени летнего загара. Это были мои последние мужские каникулы. Мы спали с ней вместе в большом итальянском доме, окруженном балконами цвета охры. Мы были в одной кровати, лежали на простынях, расшитых незнакомыми инициалами, и делали вид. Это были детские нежные прижимания.

Наши завтраки состояли из смеха и варенья. Нас окружали толпы друзей, таких же студентов, как мы, таких же влюбленных, как мы. Я почти поверил в это временное существование. Монмартр был далек со своими каролинами, похожими на меня, с ночами в барах, с проститутками, травести, со всем этим цирком, который меня так притягивал… Под ярким солнцем каникул была всего лишь тень воспоминаний, но в сентябре я обязан положить конец этому временному существованию.

— Сара, я должен тебе сказать. Помнить тот вечер, когда я напился итальянского вина? Вечер, когда я переоделся девчонкой, чтобы всех вас рассмешить?

— Ну да, чтобы мы посмеялись… Ты был пьян.

— Нет, просто у меня хватило в тот вечер смелости показать вам, кто я на самом деле.

— Что ты хочешь сказать? Ты — Жан, и если ты рассчитываешь на свой талант артиста, чтобы зарабатывать на жизнь…

Она сделала смешную гримасу. Она не хочет понять намек и помочь мне. Она опустила голову, ее взгляд упрям, она решила идти до конца. Однако она же видела, она не может не знать.

— Сара, посмотри на меня. Умоляю, посмотри на меня. Я не такой, как остальные…

— Я знаю.

Она сердится и отводит глаза. Она смотрит на другие лица, на незнакомых людей в кафе, куда я ее пригласил, чтобы поговорить. Наконец сквозь зубы она отвечает:

— Я терпеть не могу, когда ты затрагиваешь эту тему. В жизни есть не только секс. Ты придаешь слишком большое значение этим вещам… Если у тебя проблемы, мы поговорим о них позже, когда наступит подходящий момент…

— Но какой момент? Когда «позже»? Ты меня не понимаешь?

— Здесь нечего понимать. Ты меня любишь?

— Конечно… Но, к сожалению, это не имеет ничего общего…

— Напротив, это главное. Все остальное для меня неважно.

— Сара, но ты знаешь, что такое любовь? Ты знаешь, как занимаются любовью?

— Да, я знаю. Конечно, я знаю. Ты что, считаешь, что я совсем… Но я могу подождать с замужеством.

— Сара, ты должна попробовать сначала с кем-нибудь, с мужчиной… настоящим. Тогда ты поймешь.

— И это говоришь мне ты? И ты утверждаешь, что любишь меня?

Боже, она вынуждает меня идти до конца. Я хотел расстаться с нею более возвышенно, оставить воспоминание о себе, которое не было бы ей неприятно, остаться навсегда в ее воображении любовником ее детства, тем, кто ее ласкал, но не обладал ею. Детская игра, объятия, о которых она потом вспоминала бы с нежностью. Мне хотелось, чтобы она сохранила неприкосновенным воспоминание об этой иллюзорной любви. Я хочу слишком многого. Я не смогу скрыть свою тайну. Однако я еще раз пробую.

— Сара, со мной ты никогда не сможешь заниматься любовью. Понимаешь ли ты это? Думала ли ты об этом?