Сальвадор Дали. Божественный и многоликий
Шрифт:
Когда Дали на другой день увидел кощунственную подмену, он пришел в ярость и ринулся выяснять отношения с владельцем. Гала пыталась его успокоить и говорила: «Конечно, ты с ним поговоришь, но, очень тебя прошу, будь благоразумен! Пусть уберут, и на этом все — забудь! Как не было!» Ей вовсе не хотелось, чтобы Дали в Америке портил себе репутацию подобными скандалами. Но он так раскипятился, что на отказ директора «сию же минуту» убрать чужеродный манекен и восстановить все, как было, кинулся сам разбирать свое творение, дабы его реноме художника не пострадало. Он вошел в витрину и первым делом схватился за ванну, и она, наполненная водой, повинуясь закону инерции, въехала в витринное стекло и, разбив половину, вместе с водой и осколками вывалилась на улицу, к веселому ужасу собравшейся толпы. Еще бы, не каждый день в Нью-Йорке можно увидеть такой уличный спектакль. Дали решил
Тотчас появились полицейские и отвели его в участок. Туда вскоре примчались Гала и Джеймс с адвокатом. Через несколько часов его отпустили, при этом дежурный офицер признал право художника защищать свои произведения.
На другой день все газеты осветили эти события и поместили снимки с разбитой витриной и арест дизайнера. Это послужило еще большей популярности Дали в Америке. Защита прав художника, выраженная столь экспрессивно и открыто, принесла ему уважение и среди его американских коллег, и он получил от них много писем.
Галерист Жульен Леви также пожинал плоды успеха «сюрреалиссимуса». Он не только обогащался за счет продаж картин, но и издал книгу «Сюрреализм», где вместе с репродукциями поместил и тексты Дали, один из них был обращен прямо к американцам:
Сюрреализм — всем отравам отрава… Сюрреализм ужасно заразен. Будьте бдительны! Я носитель сюрреализма…И действительно, он заразил Америку этой опасной болезнью. На штучки «в духе Дали» появился рыночный спрос, и он впоследствии станет их тиражировать. Далианский сюрреализм становился не просто модой, но и определенным стилем жизни. Ньюйоркцы говорили, к примеру, что та вещь или тот цвет, дом или машина гораздо сюрреалистичнее этой… Позже Дали как дизайнер работал для таких известных фирм, как «Нина Риччи», «Ив Сен Лоран», «Кристиан Диор».
Гала и Дали посетили также и Голливуд, где художник познакомился с Уолтом Диснеем и встретился с известным американским актером Харпо Марксом, знакомым ему еще по Парижу. В подарок на Рождество он прислал ему арфу со струнами из колючей проволоки, а в ответ остроумный Харпо прислал фотографию с перевязанными пальцами и просил Дали приехать и сделать перевязку. Харпо и Дали уговорились сделать короткометражный фильм, и Дали, по приезде в Европу, написал сценарий, однако проект так и не состоялся.
Там же, в Америке, Дали подписал контракт с Джеймсом, по которому обязался в течение года написать двенадцать больших работ, восемнадцать — меньшего размера и шестьдесят рисунков за две тысячи четыреста фунтов, то есть по двести в месяц.
Щедрый меценат Эдвард Джеймс, уверовавший в гений Дали, вел свойственный многим богатым людям образ жизни и очень уж опекал Дали, как многие полагают, не только потому, что был, как теперь говорят, его «фанатом». Гала не раз устраивала мужу скандалы по поводу его отлучек с Джеймсом, припоминая при этом Лорку. Джеймс полагал, что она делала это намеренно, вымогая таким образом у него подарки. Однажды они вернулись поутру из парижской какой-то гостиницы, где провели всю ночь, и Гала устроила сцену ревности, но когда Джеймс подарил ей золотую цепочку с сапфирами и изумрудами, тотчас же успокоилась и пошла жарить для них яичницу. Но это взгляд со стороны, а Дали жена частенько доводила до слез подобными упреками и подозрениями. Джеймс говорил, что у Дали были наклонности «более гомо-, чем гетеросексуальными», при этом замечал, что Гала так и не смогла до конца избавить от них мужа, и они проявлялись в сублимированном виде в его работах. Доля истины, конечно, в этом есть, однако вряд ли Дали имел сексуальную связь с Джеймсом, хоть тот и намекал на такое, — мы знаем, что Дали всячески избегал тактильных контактов с кем бы то ни было, кроме Галы.
Супруги вернулись в Европу лишь весной 1937 года и уединились в Цюрсе, горном курорте, где неугомонный Дали стал писать поэму о Нарциссе, его новом наваждении. Сочинение было посвящено Элюару с подзаголовком «Опыт визуального наблюдения за ходом постепенных превращений Нарцисса», при этом автор решил поэму и проиллюстрировать, создав таким образом новый жанр — поэму-картину.
Исследователи видят как в стихах, так и в картине те же неосознанные психопатологические склонности художника, но уже трансформированные — возросшей славой — в нарциссизм. Приводятся цитаты из сочинений Фрейда, в частности
из «Психоаналитических заметок об одном автобиографическом случае паранойи», где ученый рассматривает паранойю как средство от гомосексуализма, что для художника было важно в период его молодости и непростых отношений с Лоркой. Но, вероятно, и теперь, в 1937 году, было какое-то событие, отправная точка, запустившая механизм той же темы в новой картине Дали под названием «Метаморфозы Нарцисса». Дали часто сам объяснял свои работы, а в этом случае мы имеем для верного толкования целую поэму. Приведем характерный отрывок: Когда эта голова треснет, когда эта голова расколется, когда эта голова взорвется, из нее родится цветок, новый Нарцисс, Гала — мой Нарцисс…На картине этот цветок вылупляется из яйца, что держат пальцы большой руки, схожей с коленопреклоненным Нарциссом, — это как бы намек на то, что этот цветок несет избавление от рукоблудия.
Именно эта работа была показана Фрейду при их встрече в Лондоне в 1938 году. Дали давно мечтал увидеться с великим ученым и страстно домогался этого, допекая Стефана Цвейга, хорошо знакомого с Фрейдом, чтобы он устроил свидание. Писатель пошел навстречу художнику и написал ученому, что Дали — «единственный гениальный художник нашей эпохи и единственный, кто останется в истории».
Престарелый ученый согласился, хоть и считал сюрреалистов «дураками на девяносто пять процентов, исходя из крепости спирта». Дали, однако, старику понравился, Фрейд отметил его горящие фанатичные глаза и сказал тоже навязавшемуся ему в гости Эдварду Джеймсу по-немецки (Дали немецкого не знал), что если все испанцы такие, как этот художник, то неудивительно, что там идет гражданская война. Ученый внимательно изучил «Метаморфозы Нарцисса» и заметил, что в картинах старых мастеров ему хочется увидеть что-нибудь подсознательное, а в картинах сюрреалистов что-нибудь сознательное. Это была, конечно, шутка, но Дали принял ее за чистую монету и истолковал, по собственному признанию, как смертный приговор сюрреализму. Отметил Фрейд и высокую живописную технику и, как бы делая вывод, сказал, что «искусство не должно позволять себе расширять свои границы до такой степени, поскольку качественное взаимодействие между бессознательным материалом и подсознательным процессом должно находиться в некоторых рамках».
Дали во время встречи был занят еще и графическим портретом великого ученого, и его поразило, что голова Фрейда напоминает улитку. Дали очень хотелось, чтобы Учитель, как он называл великого психоаналитика, увидел и оценил портрет, но Цвейг так и не рискнул показать его Фрейду, который вскоре и скончался, не вынеся изгнания нацистами из Вены, где он прожил всю свою жизнь. Художнику писатель, однако, сказал, что ученому портрет понравился. Лишь после смерти Цвейга в 1942 году Дали узнал из его посмертно изданной книги «Завтрашний мир», что писатель ему лгал. Но из лучших побуждений. Он увидел в портрете больного раком старика блестяще переданную художником усталость от жизни, близкое дыхание смерти и не хотел доставлять немощному человеку лишних волнений.
Дали в «Дневнике одного гения» вспоминает, что Цвейг звал его в Бразилию, куда он эмигрировал вместе с женой, соблазняя его крупными бабочками. Но Дали не был поклонником латиноамериканской флоры и фауны, да и вскоре пришло известие, что Цвейг и его жена покончили жизнь самоубийством. На этой же страничке дневника художник пишет:
«Я не колеблясь причисляю Фрейда к лику героев. Он лишил еврейский народ самого великого и прославленного из его героев: Моисея. Фрейд неопровержимо доказал, что Моисей был египтянином, и в предисловии к своей книге о Моисее — самой лучшей и самой трагической из его книг — предупредил читателей, что это разоблачение было не только самой честолюбивой и самой заветной, но и самой разъедающе горькой из его цeлeй:
Все, нет больше крупных бабочек!»
Встреча с Фрейдом, иконой, которой он поклонялся с юности, произвела на Дали неизгладимое впечатление. Для него это была не просто встреча с великим ученым, духовные и философские воззрения которого обретали плоть и кровь в его творчестве. Он почему-то верил, что Фрейд избавит его и от комплексов, в частности Эдипова, избавит волшебством психоанализа от наваждения духовной тирании отца, и он перестанет являться на его холстах в образе Вильгельма Телля со страшными и недвусмысленно угрожающими инструментами вроде ножниц.