Сама жизнь
Шрифт:
Туфельки ставь ровно
23 июня 2005 года в Литве на 85-м году жизни скончался францисканский монах отец Станисловас (в миру – Михаил) Добровольские.
Наталья Леонидовна Трауберг знала его лично и близко многие годы. Она любезно согласилась поделиться с читателями журнала «Истина и Жизнь» своими воспоминаниями об этом во всех отношениях замечательном человеке.
–КакВы познакомились с отцом Станисловасом? Это была случайная встреча?
Я познакомилась с ним почти сразу как переехала в Литву
Его сомнения о чуде в Молетай – это первое, что Вы о нем услышали?
–Да. Он, как и полагается правильному западному христианину, не верил в обилие чудес. Не то, чтобы категорически отрицал такую возможность, но считал, что нужно все тщательно проверить.
И мне это очень понравилось.
Вообще же, рассказал мне о Добровольскисе впервые, кажется, Пранас Моркус и очень удивлялся тому, что я ничего об этом человеке не знаю. Его к тому времени знала уже без преувеличения вся Литва, хотя из лагеря он вернулся сравнительно недавно.
Когда, в каком году?
Садились они все году в 1946-м-1947-м, а выходили, так, в 1954-м-1955-м.
–ИВы тотчас к нему поехали?
–Нет. У меня были маленькие дети и поэтому я не могла вольготно перемещаться. Кроме того, переехав в Вильнюс, я была потрясена мудростью, разумностью и нравственным, простите за выражение, потенциалом тех старых, досоветских ксендзов, которых я там встретила. Потом я поняла, что это во многом просто хорошая католическая выучка.
Я много читала тогда католических книг, книг про католичество. Эти же ксендзы мне их и давали. Некоторые духовные проблемы, которые у меня были в Москве, с их помощью разрешились. Так что сломя голову лететь к Добровольскису за утешением и наставничеством у меня просто не было причин. Я даже не помню точно – в каком годуя в первый раз к нему отправилась. В середине 1960-х, не раньше.
Хотя потребность в духовном наставнике у меня, безусловно, была. Не просто в исповеднике – на это хватало старых вильнюсских ксендзов – а именно в наставнике. И в конце концов я поехала…
–А где он точно находился? Далеко надо было до бираться?
–Маленькое, всего несколько домов, местечко. Называется – Пабяржяй. В трех километрах от проезжей дороги и в двадцати пяти километрах от городка Кедайняй. Он там был настоятелем храма и единственным священником.
–Деревенский священник в Богом забытой дерев не. .. Как и когда к нему стал возникать интерес у широкой публики? Вот, Вы сказали, что его знала вся Литва. Почему он, так сказать, «просиял»?
–Во-первых, не такое уж оно и забытое. Это место -одно из средоточий польского восстания 1963 года.
А почему просиял, причем я считаю – без всяких кавычек… Знаете, «не может укрыться город, стоящий на верху горы». Литва тогда просто искала очень духовного человека, в нем была потребность.
Помню, мне молочник, простая душа, сказал: «Что наши ксендзы! Я в костел-то и не хожу, но у нас есть Добровольские!»
То
есть, он в народном сознании считался носителем чистейшей францисканской – бескорыстной и бессребренической – духовности.Такой литовский оптинский старец?
Ну, что-то вроде.
–А первую встречу Вы помните?
В деталях нет. Но я думаю, он – как всегда и ко всем – выбежал навстречу и что-то приветственно закричал. У него был довольно высокий голос. Выбежал из дома, или из храма, или из кузницы, где он ковал эти свои «солнышки».
Какие «солнышки»?
Это такое литовское языческое украшение: круг, а из него исходят лучи. Но в середину вписан крест. Патер ковал их из медных и латунных кастрюль, которые ему свозили со всей Литвы.
Это был способ заработка?
Это был способ аскезы. Он их раздаривал большей частью. Хотя в доме на серо-бежевой бревенчатой стене всегда висело несколько штук. Очень красиво.
Он был не чужд эстетизму?
В высшей степени не чужд. В доме все было очень, как сейчас сказали бы, стильно. Было много потрясающей красоты старых священнических риз («орнаты» они называются у католиков). Ему со всей Литвы передавали эти ризы, часто совсем ветхие. Он их спасал, чинил. И потом все это висело у него.
–Выупомянули про аскезу, но при такой извест ности и при таком стечении народных масс денъги-тоуотца Станисловаса, наверное, водились?
–Францисканец живет подаянием. Но промыслительно деньги всегда посылаются, тем или иным способом. Нужно только полагаться на Бога. Средства у патера были, и он их с немыслимой щедростью раздавал. Ему присылали много… Всегда в доме были какие-то шоколадные наборы, дорогой коньяк, очень хорошее вино и так далее.
Однажды я привезла ему гору самиздата-тамиздата, и когда он меня провожал (он всегда всех провожал почти до самой дороги), то начал вручать мне деньги. Я отнекивалась за ненадобностью, а он, вскинув руки к небу (характерный жест), почти закричал: «Так что мы – не мистическое тело?!»
Одним словом, деньги были и очень активно обращались.
–А как кДоброволъскису относилось духовное на чальство? Знаете, праведник в подчинении – это всегда немного проблематично…
–Я не знаю, как сейчас, но, мне кажется, тогда - перед лицом большевиков – Церковь в Литве была едина. Может быть, и случались какие-то дрязги, но я за пятнадцать лет своей жизни в этой маленькой и уютной стране ничего такого не слышала. Сплетен об отце Станисловасе ходило много, но это естественно: он был чудак, юродивый и прочее.
–Капля дегтя все-таки присутствовала?Изнан ка славы, так сказать…
–Конечно. Но сплетничали в основном околорелигиозные дамы, что, видимо, неизбежно в любой конфессии.
Как бы там ни было, ему дали право конфирмации – это большая честь.
–А как Добровольские относился к своему тюрем ному опыту?
–Он не мог видеть немецких овчарок, хотя всех животных любил. Эти несчастные собаки на зоне кого-то загрызли до смерти у патера на глазах.