Самая счастливая, или Дом на небе (сборник)

Вечером за ужином Ольга вспомнила книгу, которую читала в поездке, и пересказала истории, где показывались только привлекательные, светлые стороны жизни.

— Конечно, можно изображать красоты, но главное — судьбы героев, — сказал Анатолий. — Только тревога за судьбу героя способна зацепить наше сердце, — вооруженный классикой, он привел примеры из Бунина, Куприна.

Его поддержал Леонид:

— Наших писателей, которых сейчас возносят, противно читать. Молодежь читает тех, кто показывает подлинную жизнь, а не лакированные картинки. То же самое в театре: то, что хвалят, спокойно можно не смотреть — это фальшивое искусство.

— И все же, я думаю, искусство должно вселять в нас уверенность, заражать оптимизмом, — не сдавалась Ольга. — Жизнь такая жестокая, и надо поддерживать людей… Возьмите довоенные комедии. Конечно, там много было надуманного, но они помогали нам жить. А песни! Какие замечательные были песни! — Ольга вполголоса запела.

Вздохнув, Анатолий поправил очки и, смущенно улыбнувшись, стал подпевать. Потом и дочь, и сыновья присоединились. Снова пели всей семьей, как когда-то в общежитии у «буржуйки». Их соседи жили в добротных домах с мансардами, забивали комнаты современной мебелью, разводили в парниках овощи на продажу, а в полутемных, пропитанных дымом комнатах «казанцев» (так прозвали семейство Ольги поселковые) стояла дешевая мебель, на столе — скудный ужин, но их жилье было островком духовности в поселке.

— Все устроится, вот увидите, — в очередной раз повторяла Ольга. — Неужели мы, пятеро способных людей, не пробьемся, не докажем ей, жизни, что мы чего-то стоим?! Правда, Челкаш?!

Пес завертелся, выражая полное согласие с хозяйкой.

Но через две недели у Нины начались головные боли; подавленная, потерянная, она ходила по комнате из угла в угол, время от времени издавала нервный смешок и плакала. А по ночам испуганно вздрагивала и вскрикивала. Ее уже ничто не интересовало; на вопросы отвечала односложно, раздраженно, казалось, она даже от родных оберегает свой перевернутый внутренний мир. Нину пришлось вернуть в больницу…

А потом погиб Челкаш. В то воскресенье Ольга была в поездке, Анатолий с утра направился в пристанционную пивную, а Толя пошел с собакой в лес за грибами. На опушке леса Челкаш учуял суслика и помчался за ним, и вдруг из-за кустов выкатил грузовик. Там никогда не ездили машины, и дороги-то не было, но внезапно среди листвы возникла грохочущая трехтонка и медленно покатила по цветам. Пес ударился о бампер и отлетел в сторону… Толя пришел в себя, только когда Челкаш затих. На его крик подошли какие-то грибники, отнесли собаку в тень, прикрыли ветвями.

Когда зареванный подросток вернулся домой, Анатолий лежал на диване, от него разило вином.

— Погиб Челкашка?! — переспросил он и привстал с дивана. — Что ты говоришь?! Где погиб?! Не может быть, ты не шутишь?! Как же так?! Что ж это?! Столько с нами пережил, и вот на тебе! Так нелепо погибнуть!.. Вот чертова жизнь!..

Толя съездил в Москву за братом и они похоронили собаку на опушке леса среди берез. Из рейса вернулась Ольга и, узнав о гибели «члена семьи», со стоном выдохнула:

— О, господи! Бедный наш Челкашка! Мне ужасно жалко его. И надо же! Я в поездке почувствовала, что с ним что-то случилось, он приснился мне во сне больным… Ужасно жалко Челкашку! Он был такой верный, исполнительный! Преданный долгу и семье. Эти качества я ценю больше всего. Наверно, в прошлой жизни я была собакой, и не зря Евгения Петровна в Казани звала меня «собакой»… Не хотелось бы, чтобы Анатолий Владимирович выпивал, но ладно уж… Сходите, ребята, в магазин, купите вино, надо помянуть Челкашку.

Когда разлили вино, Ольга сказала:

— Челкашка был лучше нас всех. Никогда на нас не злился, всегда приветливо вилял хвостом, был таким ласковым! Он единственный, кто никогда меня не огорчал. Как говорится, пусть земля ему будет пухом!

Выпив вино, Ольга продолжила:

— Одно хоть немного успокаивает — что Челкашка прожил долгую жизнь. Если перевести его возраст на человеческий, он был старше нас всех… И мы его горячо любили, заботились о нем… И, конечно, мы всегда будем помнить о нем… Но что я хочу сказать. Теперь мы должны особенно сплотиться. В несчастьях надо держаться друг за друга, вместе легче все пережить… И ни в коем случае нельзя раскисать, опускать руки. Жизнь продолжается и надо идти вперед.

В середине лета Анатолий поехал в Москву разыскивать мать своего друга Ивана; вернувшись, сказал жене:

— Знаешь, кого я застал в квартире? Кого бы ты думала?.. Ванюшкиного отца! Представляешь?! Его реабилитировали… Мать Ванюшки умерла, а отец, отсидев десять лет, вернулся. Он порассказал такое! На многое открыл мне глаза. С ним сидели ученые, генералы. Многие сидели по делу, но немало пострадало и невинных. Что говорить, если даже наш авиаконструктор Туполев сидел. Сталин был тираном, теперь это яснее ясного. Ванюшкин отец уверен, что Ленин, и особенно Троцкий, были еще хуже. Они ненавидели русский народ, были просто палачами… В самом деле, они устроили гражданскую войну, натравили русских друг на друга, уничтожили миллионы людей. А кто такие были кулаки? Самые трудолюбивые крестьяне… Сталин хотя бы укреплял страну, а эти только все разрушали. Не случайно столько лучших русских уехали после революции. Кто не успел уехать, тех посадили.

— Когда-нибудь их всех вспомнят, — твердо сказала Ольга, — и напишут о них, как о декабристах. Как ни замалчивай, а правда через все пробьется.

Отец Ивана предложил Анатолию перейти в ОКБ автоматики в пригороде Москвы; посоветовавшись с женой, Анатолий сменил работу… Его оформили старшим инженером и обещали в ближайшем будущем предоставить жилье в черте города.

Некоторое время Анатолий добросовестно относился к работе, но потом сорвался. Он уже был серьезно болен — по утрам, если не опохмелялся, его руки дрожали, глаза слезились, а губы нервно подергивались. Случалось, он опаздывал на работу, устраивал затяжные перекуры, но войдя в форму, за несколько дней выдавал чертежей больше, чем многие инженеры отдела, причем сослуживцев поражало его умение чертить некоторые детали без рейсшины, от руки. Его чертежи не раз брали на проверку, но все оказывалось предельно точным. «Мастерство от небольшого количества выпивки не теряется», — усмехался про себя Анатолий.

Но небольшое количество все чаще переходило в большое и тогда уже «мастеру чертежей от руки» было не до работы. Раза два начальник отдела тактично, незаметно для всех, приглашал Анатолия в свой кабинет и крайне вежливо просил поберечь свое здоровье, подумать «если не о себе, то хотя бы о коллективе», которому он «нужен решительно и безоговорочно». Но болезнь Анатолия уже зашла слишком далеко. В ОКБ он шел, словно по принуждению, в отделе был замкнутым, ни с кем не общался, а во время собраний становился то и дело отпускал насмешливые, едкие словечки.

— Все отвратительно, — говорил дома жене. — И на новой работе тоже. На собраниях сплошное единогласие. Люди забыли про честь, совесть. Слушают ложь и молчат. Ясно, молчат, потому что запуганы, ведь такая коса прошлась по стране. Мы обманутое поколение, вот что я скажу тебе, Олечка.

— Неправда! — возмущалась Ольга. — Мы не обманутые. От нас многое скрывали, но мы догадывались. И потом, было много хорошего, ты забыл. Вспомни довоенное время и энтузиазм молодежи. Как комсомольцы уезжали на стройки… А то, что сейчас все голосуют единогласно, так сами виноваты. Я, например, никогда не молчу перед лицом несправедливости… Ты никогда мне не докажешь, что все плохо. И я убеждена, что справедливость рано или поздно восторжествует.