Самая страшная книга 2025
Шрифт:
Наш район в те годы числился окраиной: стадо панельных многоэтажек, прижатое городом к междугородней трассе, будто к бурной реке. За трассой до самого горизонта раскинулась степь, почти не освоенная цивилизацией. Квартиры у нас раздавали преимущественно работягам, переселенцам из заводских бараков, поэтому атмосфера здесь сложилась простая и душевная. Типичным ее выразителем был Коля Медяк. Гроза района – на своем, разумеется, возрастном уровне. По малолетству «тряс монету» с других детишек, потом участвовал в драках «толпа на толпу», прославившись крепким кулаком и лютостью. После восьмого класса ушел в «фазанку» – в ПТУ, то бишь, – но любил вечерами болтаться возле родимой школы, нагоняя жути на малышей, ровесников, да и на старших тоже. С таким
Под занавес долгого вступления скажу пару слов о школе, без этого никак. Нам она виделась тюрягой, как всем нормальным детям, хотя по факту была отличной, просторной и светлой. С хорошими учителями. Трудовик, вопреки фольклорным традициям, на стакане не сидел, а физрук был и вовсе образцовым – мастер спорта по легкой атлетике, призер всяких разных соревнований. Объект тайной зависти парней и не менее тайной влюбленности девчонок. Третьим мужчиной на всю нашу школу, не считая хозработников, был директор, а прочий учительский коллектив, по традиции, составляли дамы. Разного возраста, но старой закалки, слегка подточенной переменами. Той осенью перестроечная вольница дошла и до нас: в школе создали дискуссионный клуб и почти готовы были к перевыборам директора, но вовремя угомонились. Для советской реальности такое было бы чересчур.
Нас это все почти не касалось. В нас играли гормоны, и Ленка Кириллина лично меня занимала гораздо больше, чем экономика и политика, вместе взятые.
Осень брала свое, листья сыпались, вечерами темнело все раньше. Очень скоро мне предстояло получить сокрушительных звездюлей и впервые увидеть Червебородого.
Виктория выросла на вредных книжках, хоть и классических. Книжках, сбивающих девочек с толку. Прекрасные принцы в этой литературе ходили косяками, ища свою Золушку, разбойники блистали благородством, а любое Чудовище можно было расколдовать поцелуем. Медяка, например. Смыть с него напускной цинизм, превратить хулигана в хорошего парня и прочая чушь, в которую девочки охотно верят – кое-кто вообще до конца жизни. Кое с кем у девочек даже получается, но настоящие мудаки не меняются никогда. Такова уж суровая правда.
К концу октября Вика стала все чаще возвращаться с размазанной тушью, а однажды пришла с фингалом. Огромным, на весь левый глаз – даже под макияжем не спрячешь. Из прихожей в нашу с ней комнату прошмыгнула неслышной тенью, но я еще не спал. Валялся на узкой кровати под включенным бра, читал Конан Дойла и странности в облике сестры углядел моментально. Она и не пряталась, подошла вплотную:
– Все книжки штудируешь, малыш? Умничка! Я страшная, да?!
От нее тянуло алкоголем, табаком и мамиными духами «Ted Lapidus Creation» – а еще отчаянием. Настоящим, от которого режут вены. Я это вмиг ощутил своим развитым воображением и слегка слукавил:
– Ты красивая. Очень. Кто тебя так?
– Правда-правда? – Вопрос она пропустила мимо ушей. – И что тебе больше нравится, малыш? Мои волшебные глаза, мой голос, моя суперская фигура? Чем я так хороша и что со мной неправильно?!
Отстранилась гибким движением в полумрак, сдернула вдруг через голову футболку, заломила руки за спину, расстегивая лифчик. Осталась в брюках-«бананах», белея телом и маленькой девичьей грудью.
– Что неправильно, отличник ты наш?
Я молчал, в голове тяжело и сладко бухали кувалды, щеки пылали. Голышом сестренку видел не в первый раз – как иначе, если с детства жить в одной комнате? – но тогда все было по-родственному, с дурацкими шуточками и шпильками. Сейчас ее тело светилось запретной белизной, а у меня закончились слова.
– Отвернись, чего вылупился? Бесстыжий!
Все отличники извращенцы, в натуре!– Кто тебя так?
– Да какая разница?! Козлина один! – Вика наконец смутилась, принялась искать домашний халат. – Все вы козлы, даже ты закозлишься, когда подрастешь. Все вы…
– Это Медяк? Я его убью!
– Никого ты не убьешь, малыш, да и не надо. Это наши с ним дела. Ты прости меня, я сегодня дура пьяная. Очень спать хочу…
Уснула она не сразу. Рыдала тихонько в подушку, да и мне не спалось. Выключил бра и таращил глаза в потолок, а стыд во мне перемежался со злостью. Я, наверное, очень плохой брат! Извращенец и трус, реально! Конченое говно! С этими мыслями ухнул в забытье, проснулся уставший, и Виктории, к счастью, дома уже не было. Ушла в свою первую смену, а может, и видеть меня не хотела после вчерашнего.
С обеда до вечера маялся в школе, подбирая крутые слова, вспоминал каратешные блоки с ударами, представлял себя пионером-героем или Брюсом Ли. На задворках сознания болталась спасительная мысль: Вика права, это их с Медяком дела, очень взрослые. Не должны сопляки впрягаться за старших, наоборот все должно быть!
Придя к такому трусливому выводу, успокоился и дальше сидел расслабленно. Удивился, когда ноги после уроков вдруг сами понесли меня за угол школы. Марику с Саней благородно посоветовал идти домой, а они с не меньшим благородством отказались – дружба же: один за всех, и все за одного! Вот так, любуясь собой, мы вышли на школьные задворки, а дальше романтика кончилась.
Медяк, вопреки моим тайным надеждам, был там, да еще и с тремя корешами. Сидели на трубах теплотрассы, на нас уставились с ленивым удивлением. Как волки на дичь, которая вдруг сама пришла к их логову.
– Гля, обсосы, – оценил наше появление кто-то из четверых. – Вы чё тут забыли, перхоть? Кто такие?
– Вот этого я знаю, – кивнул Медяк на меня, приподнялся с трубы. Не самый здоровый из четверых, но самый плечистый, широколицый, заросший рыжей щетиной. Взрослый парень, способный меня щелбаном опрокинуть. – Брательник моей сучки… Ну, вы поняли.
Зря он это сказал! Для нас обоих зря! До сих пор я нашу разборку представлял как общение с аргументами, а теперь заготовленные слова вдруг делись куда-то. Вдохнул поглубже и ударил – на выдохе, как учили, даже с криком «киай!». Угодил в подбородок, Медяка шатнуло назад, но он тут же выпрямился. Махнул рукой корешам: не трогайте, типа, он мой. Сплюнул под ноги длинно и страшно. Удара я не уловил, просто мир внезапно перевернулся, а воздух исчез, не вдохнуть. Чужая рука приподняла за волосы, увидел, как рядом мутузят Марика с Саней, увидел лицо Медяка, занесенный кулак.
– А ну стоять! Отпусти его!
Грубый голос, высокая плечистая фигура в зоне видимости. Валерий Саныч, наш физрук. Идет к Медяку, тот оскалился, но не пятится, держит стойку:
– Хули приперся, учитель?! Нах отсюда вали!
Физрук атакует, Коля падает сразу, пытается встать, на лице кровища. Похоже, дерется наш легкоатлет не хуже, чем бегает. Еще чьи-то крики, шум, визг…
Уплываю…
В забытьи не больно. Только холодно. Бескрайняя белая равнина, ледяные торосы, серебряный свет луны. Угловатая фигура несется ко мне высокими нелепыми скачками, но страха нет тоже. Я выбран, я жертва, от этого не уйти. Невесомые руки ложатся мне на плечи, чужое лицо нависает – студенистое шевеление червей, которые тянутся, лезут в глаза, грызут меня живьем…
– …чнулся… еще… поднимай…
Отталкиваю мерзость, проваливаюсь глубже… во мрак. Туда, где уже не достать. Угловатая фигура смотрит мне вслед – торопиться ей некуда.
Сознание вернулось быстро, зато лежать-выздоравливать пришлось неделю с лишним. В больнице, потом уже дома, под маминым надзором. Сломать мне Медяк ничего не успел, но серьезно сотряс мозги, выбил зуб, а лицо мое превратилось в сплошной синячище. Думал я, впрочем, о другом – и другие страхи теперь одолевали.