Самое древнее зло

Обернувшись через плечо, Аделла поймала мой взгляд. Оскалилась, то ли в улыбке, то ли в предостережении.

Отметил, что её зрачки стали вертикальными.

— Теперь заткнись, — прошипела она. — Олень рядом.

Конечно, сколько я ни вглядывался, не видел ничего, кроме леса. Аделла схватила меня за шею и пригнула к земле, вынудив лечь на живот. Сама, ловко перебирая ногами и руками, поползла вперёд. Фотать в таком положении было бессмысленно, убрал камеру в рюкзак.

Ни охоту, ни рыбалку я не любил. Но не нужно быть охотником, чтобы недоумевать: как Аделла собиралась завалить большое животное из арбалета? Разве что смажет стрелы магическим ядом?

Очень хотелось спросить, но Аделла ползла быстрее и быстрее.

Мы оказались на небольшом пригорке, лес резко заканчивался, шло поле, поросшее какой-то жухлой травой, которая контрастировала с зеленью леса.

Аделла встала на одно колено, сняла со спины арбалет, потянула натяжитель. Щёлкнули фиксаторы. Второй щелчок — и она вставила стрелу с оранжевым оперением. В магазине, помню, Аделла смеялась над яркой окраской стрел, а вот камуфляжную окраску оценила: «Надо и нам так де оружие раскрашивать».

Действовала она быстро, но без суеты.

— Где олень-то? — шепнул я.

— Слепой что ли?

— Кажется, да.

— Вон, правее… да не настолько правее! Чуть правее от поваленного ствола.

Я наконец различил фигуру животного. Олень был настолько далеко и так хорошо сливался с пожухлой травой, что не верилось в способности Аделлы его увидеть.

Она тихонько встала во весь рост и приложила арбалет к плечу.

Я тоже провёл свои приготовления, действуя не менее ловко и быстро, чем она: достал камеру и поставил телеобъектив.

Теперь хорошо видел, как огромный самец беспечно жевал траву, изредка оглядываясь. Широкие рога поворачивались ко мне то в фас, то в профиль, будто олень хвастался богатством.

— Отличные, отличные рожки… — пробормотала Аделла. — Ну уж нет, если охотиться, то по-настоящему.

Она отложила арбалет и встала на четвереньки. В несколько быстрых прыжков переместилась метров на двадцать. С каждым прыжком всё более превращаясь в то непонятное существо, получеловека полульвицу, при виде которого мне становилось не по себе. Нижняя часть тела обнажилась, Аделла сорвала с себя джинсы, открывая звериные ноги, покрытые рыжей шерстью. Волосы на голове словно бы выросли в объёме, лицо превратилось…

Я отвёл камеру. Понял: ещё немного превращений и я проблююсь, а потом побегу подальше отсюда, позабыв о спасении Земли, магах и всем, что со мной произошло.

Олень так же медленно передвигался, покручивая рогатой головой, сгоняя мух. Трава в нескольких метрах от него шевельнулась. Мелькнуло рыжее тело.

Я смотрю в объектив, сдерживая дыхания, словно могу спугнуть обоих зверей.

3

Олень поднимает голову, и замирает. Во рту шевелится пучок травы.

Олень ведёт себя, как герой мультфильма, почуявший недоброе. Трава вываливается изо рта, олень делает прыжок в сторону. Жёлтая молния вылетает из зарослей и валит его набок. Олень отчаянно машет копытами, поднимается и снова прыгает.

Жёлтое существо с остатками белой майки «Адидас» на теле обхватывает его лапами. Косматая грива покрывает всю шею оленя. Аделла… не знаю, могу ли так всё ещё звать это именем человека?… впивается в глотку оленя.

До меня наконец доносятся звуки схватки: отдалённый рык и хрипение.

Олень делает ещё несколько попыток подняться. Он и хищница закатываются в высокие заросли и мне ничего не видно, кроме покачивания травы.

Убираю камеру и быстро шагаю в сторону схватки. Участок поля, который Аделла преодолела за минуту, мне приходится пересекать за пять. Звуки борьбы не слышны. Только хруст травы и урчание, словно гигантская кошка лежит довольная возле микрофона с усилителем.

Я обречённо подхожу к зарослям. Догадываюсь, что увижу нечто неприятное, что навеки будет ассоциироваться с Аделлой… Никогда не смогу смотреть на неё просто, как на красивую женщину, зная, каким омерзительным существом она может быть.

Окровавленная пасть впивается в горло мёртвого оленя. Он замер на своих рогах, словно бы подставляя шею хищнику. Мёртвый рот оленя растянут в грустной улыбке, а с кончика свисает недожёванный пучок травы.

Уперевшись передними лапами в землю, отставив полусогнутые задние, Аделла мотает гривастой головой, урчит, разрывая мясо оленя. Вся трава вокруг мокрая от крови.

Тишина.

Даже ветер не дует, словно бы ужаснувшись увиденному. Я меланхолично поднимаю камеру и делаю несколько снимков. Конечно, для съёмки вблизи телеобъектив не лучшее решение, но в присутствии зверя боюсь делать лишние движения.

Прекратив терзать тушу оленя, зверь поднимает на меня оскаленную кровавую морду:

— Аррх! Уррр! — она пытается мне что-то сказать.

Я не знаю, нужно ли отвечать? Поэтому просто улыбаюсь, стараясь не шевелиться, Начинаю жалеть, что пришёл.

Продолжая рычать и мяукать, зверюга мягко ступает, направляясь ко мне. Хвостом бьёт себя по бокам, по обрывкам разодранной майки. Я отступаю на пару шагов назад. Размышляю — не бежать ли? Представляю, как зверюга накидывается на меня со спины, валит на землю, как этого оленя…

— Кхм, Аделла, может, хватит? Давай, перекидывайся обратно…

— Арррх, уррр… дурррак… — отвечает она.

Длинным языком облизывает морду, стирая капающую кровь.

Мне настолько не по себе при взгляде на морду, сохраняющую отчётливые черты лица Аделлы, что отвожу взгляд.

Вместе со звериным обликом, Аделла приобретает звериный нрав. Я для неё такая же добыча как олень! Аделла встаёт на задние лапы, кладёт передние на меня. Под тяжестью падаю в окровавленную траву, ударяюсь затылком о копыто оленя.

4

Когти прокалывают мою куртку, впиваются в плечи, но боль быстро проходит. Лапы Аделлы стремительно превращаются в руки.

Морда склоняется над моим лицом. Усы щекочут мои щёки:

— Аррррх, дурачок, унеси тебя табун.

Шершавый язык облизывает мою одну щёку, потом другую. Остро пахнет кровью и мокрой шерстью. От оленя вообще несёт старым грязным коровником. Чувствую, что моя куртка пропитывается кровью.

Фигура Аделлы, сидящей верхом на мне, вырисовывается тёмным силуэтом на синем небе. Она приобретает знакомые очертания: грива становится волосами, мохнатая грудь превращается в женскую… едва прикрытую обрывками майки.