Самокрутка
Шрифт:
XXX
Борис побывал днём, как обещал княжне, но её не видел. Она сказалась больной после беседы с Каменским и легла в постель среди дня. Впрочем на этот раз Анюта только думала, что притворяется. Она сама не сознавала вполне, что она действительно больна. Душевные волненья за все дни и, наконец, подъём гнева в объясненье с сенатором — сломили и её крепкую натуру. Она лежала в лихорадочном жару, и вспоминая всё, что сказала сенатору, то не верила своей памяти и находила своё поведение с ним
Борис справился о здоровье княжны и, узнав, что она хворает, подумал:
"Хочет отоспаться от нашей бессонной ночи!"
Князь зато показался Борщёву особенно весёлым и довольным. Он узнал от матери, что в полдень был у князя сенатор, что и Анюту вызывал князь к нему.
— О чём-то долго беседовали втроём, сказала Настасья Григорьевна и многозначительно поглядела в лицо сына.
Борис вздохнул и промолчал.
"Чему же радуется дед? Своей бессмысленной затее! — думал он. — Или Анюта их обманула. Наговорила и наплела турусы на колёсах, чтобы успокоить и выгадать время".
Но разум подсказывал Борису, что это не может быть, так как Анюта лгать и притворяться совершенно не может и никогда не могла. Ложь, игра и двуличность не укладываются в её резкую, огневую и порывистую натуру.
Борис, побеседовав с матерью о пустяках, перешёл к главному. Он пришёл обманом выманить у матери денег. Стыд и смущенье долго не позволяли ему заговорить. Совестно было честному Борису лгать и обманывать старуху, и он только утешал себя тем, что берёт деньги не на глупые траты, а для устройства своего счастья. Пускай мать до поры до времени думает, что эти деньги пойдут на подкуп Григорья Орлова, ради полученья офицерского чина. После, узнав, что они пошли на его свадьбу-самокрутку — старуха простит и не попрекнёт.
Деньги получить оказалось не трудно. С первых же слов сына, Настасья Григорьевна согласилась и даже обрадовалась:
— Как же ты, соколик, говорил, что он богач-вельможа и наплюёт на наши деньги? А теперь, вишь, согласится.
— Да я, матушка, опросил... Сказывают люди, надо дать... Я вот и хочу попробовать.
— А не обманет он?
— Как можно.
— Возьмёт денежки-то, профинтит на разные финты, а тебя по губам помажет. А?
И Настасья Григорьевна, уже принёсшая и поставившая на стол свою заповедную шкатулку из корельской берёзы, где хранила деньги и документы — вдруг остановилась в сомненьи и нерешимости.
— Ведь они все разбойники и обманщики! — сказала женщина убедительно.
— Кто, матушка?
— А эти... ваши питерские вельможи.
— Ну, этак сказывать, знаете, в Сибирь угодишь.
— Да ведь это я с тобой, глупый, глаз-на-глаз. Что ж, ты что ли на меня "слово и дело" скажешь... в каторгу мать родную упечёшь?
Борис рассмеялся.
— Так как же, Боря... А? Деньги-то? Я боюсь. Пропадут они даром...
— Ну, как хотите! Коли жаль — не давайте... — выговорил Борис и встал, будто собираясь прощаться.
— Дурак ты, дурак... — укоризненно закачала головой Настасья Григорьевна. — Ей Богу, дурак... Кому же я их скопила да везла? Себе что ли на гулянье? Мне всего в семи рублях нужда будет, когда помру.
— Зачем?
Почему семь? — невольно спросил Борис.— А на гроб. Самый лучший серебряный, с ручками и с кисточками, в нашей стороне за семь рублей купишь...
— Полноте, матушка... Охота всё этакое выдумывать.
Между тем Настасья Григорьевна достала деньги из шкатулки и передала сыну две большие пачки.
— Две тысячи, батюшка?.. Ты когда их ему отдашь... Энтому-то?
— Сегодня же, — солгал Борис.
— То-то. А то потеряешь, или выкрадут.
— Нет. Не бойтесь.
Настасья Григорьевна оглядела карманы сына, попробовала, крепок ли правый, и передав деньги, задумалась глубоко.
— О чём вы это, матушка, пригорюнились?
— Да всё думаю, Борюшка, о том, что вот чуден свет. Почему? — часто так-то я думаю... почему делят детей не поровну? Родительскому сердцу, особливо материнскому, дети равны: что сын, что дочь, — всё едино. А начнут делить достояние — неправедно делят. Сыновей поровну, а дочерям объедочки, да урывочки, да кромсатушки.
— Кромсатушки! — рассмеялся Борис.
— Да. Сыновьям равные части, а дочерям малые малюсенькия накромсают части... А ведь у дочери тоже сыновья будут и теми же родными внуками причтутся. Внуки от сына богатые выйдут, а внуки от дочери — бедные. Грех это! Неправедно это!
— Отчего это вам вдруг такое на ум пришло? — удивился Борис.
— А вот отчего. Был у князя одного московского, богатейшего вельможи, сын и была дочь. Обоих детей он любил равно. Это было давно. Он помер. И вот теперь внучка его, от сына, богатейшая на всю Москву приданница.
— Это Анюта, что ли? — усмехнулся Борис.
— А внучка от дочери, так мелкопоместная дворянка...
— Это, вы, стало быть!..
— Самой-то ей ничего не нужно, а у неё сын есть — умница да и красавец. Вот ему бы богату быть! А вышло то совсем инако. У него ничего почитай нету.
— Это я, стало быть... — весело уже рассмеялся Борис. — Мне, матушка, и не нужно. Ей Богу! Я на богачке-внучке женюсь, вот и сравняется всё опять.
— Ну, про это мы говорить не будем. Это грех. Это дело беззаконное. Я об нём и думать не хочу. Да и сам, ты знаешь, что это дело непокладное, которое надо из головы выбросить. Архиерей сказал дяденьке, что за такой брак в монастырь заключают на покаяние.
На этот раз Борис задумался.
— Давно ли архиерей это говорил дедушке?
— Недавно.
— Стало быть, дедушка речь заводил, выспрашивал?
— Уж не могу тебе сказать. Но он мне сказывал, что преосвященный ахал и пояснял, что в заморских землях двоюродных братьев с сёстрами венчают; у китайцев, да турок, да персидов, отцов на дочерях женят... А у нас, православных, это строго всё возбраняется. Мы люди Божьи, а они все пёсье отродье.
— Что же сделают, если бы мне жениться на Анюте?
— В монастырь, говорит, её заключат на покаяние на всю жизнь. А тебя, как офицера, в острог, а то и в Сибирь.
— Это он врёт, матушка. В монастырь, пожалуй, а в острог — не за что. Это ведь не душегубство.
— Ну, уж не знаю, а по моему тоже душегубство. Две души сами себя загубляють во грехе.
Борис махнул рукой, расцеловался с матерью и быстро пошёл из горницы.
— Борюшка! Борюшка! — нагнала его мать уже на лестнице.
— Что вы?
— Деньги-то не потеряй!