Самолет по имени Сережка

– Ну-у… – Сережка опять словно отодвинулся. Сказал, будто взрослый ребенку: – Это не страшно, ты привык бы… Вспоминал бы иногда, а потом стало бы казаться, что я тебе просто приснился в детстве. По сути дела, так оно и есть…

Я хотел возмутиться, а вместо этого – новый страх:

– Почему… «так оно и есть»? Ты с ума сошел?

– Ничуть… – грустно усмехнулся в сумерках Сережка. – Ты потом поразмышляешь как следует и поймешь, что сам меня выдумал. Специально, чтобы спастись от болезни.

Я молчал. А душа моя барахталась в тоскливом страхе, как утопающий в холодной воде.

И все же я выцарапался, выбрался из этой глубины.

– Ну-ка, повернись… – И дал кулаком по Сережкиной шее.

– Ой!.. Ты что, балда! Спятил?

– Больно? – сказал я с сумрачным удовольствием.

– А ты думал!..

– А разве придуманному бывает больно?

Сережка неловко засмеялся, потирая шею.

– Ненормальный… Я же не в этом смысле.

– А ты скажи, в каком! Я снова дам. В том самом…

– Сразу видно, выздоровел, – пробурчал он.

– Ага…

– Ну, ладно. Просто я хотел тебе сказать…

– Что?

– Понимаешь, какое дело… Теперь нам придется видеться не так часто. Все реже и реже…

– Почему?!

– Потому что… дело сделано. Ты на ногах, у тебя начнется другая жизнь. Как у всех. Школа, новые друзья… Станешь учиться на художника…

– С чего ты взял?

– Знаю… Я же видел твоих голубков. Они залетали в Безлюдные пространства. У тебя талант живописца…

– Сережка! Но я не хочу… жизни как у всех. Не хочу без Пространств. И без тебя…

– Пространства никуда от тебя не денутся. Они… появятся на твоих картинах. И ты сквозь картины сможешь попадать в них!

– А ты? Ты-то куда денешься?! – спросил я отчаянно.

– Да никуда. Просто… буду улетать все дальше. И возвращаться реже.

– Я понимаю… – Это вырвалось у меня с новой тоской. С беспомощной. – Конечно… Я эгоист, нытик, маменькин сынок. Зачем тебе такой друг… Ты не мог меня бросить, пока я был инвалид. А теперь… совесть у тебя будет чиста.

Он опять вздохнул по-взрослому:

– Глупенький. Разве в этом дело…

– А в чем? В чем?!

– Тише… Просто жизнь идет по своим законам. И в Безлюдных пространствах, и на обычной земле.

– На кой черт мне такие законы!.. Тогда я не хочу… быть с ногами. Хочу… обратно! Лишь бы вместе: я и ты!

Я тут же замер: вдруг и правда ноги онемеют снова? Но они оставались живыми.

Но если бы и онемели… то… Я сквозь зубы повторил:

– Пусть все будет, как раньше. Не хочу, чтобы мы с тобой «все реже и реже…»

Очень тихо и поспешно, как бы соглашаясь с капризными малышом, Сережка проговорил:

– Хорошо, хорошо, будем как раньше. А с ногами твоими ничего не случится.

– Ты… это правда?

– Правда, правда… – Он погладил меня по плечу.

– Не уйдешь насовсем?

– Не уйду, не бойся… Думаешь, мне самому хочется?

– А тогда зачем ты…

Он не ответил и змейкой скользнул под кровать. А откуда:

– Ложись…

Я услыхал за дверью шаги. Дежурная медсестра шла проверять: в порядке ли «необычный» больной? Я юркнул под одеяло, задышал, как спящий. Она постояла на пороге, притворила дверь.

Сережка выбрался. И теперь это был прежний Сережка.

– Давай смотаемся на то поле, где идолы? Там появились лунные привидения рыцарей, устраивают турниры! Прямо театр!

– Давай… ой, а если сестра заглянет опять?

– Да она теперь улеглась на своем дежурном диванчике до утра… Ну, а сели увидят, что тебя нет, скажешь потом: удирал погулять в ночном саду. Для успокоения нервов…

С той поры так и повелось. Днем – процедуры, консилиумы, ощупывания, прививки, а ночью – полеты с Сережкой.

Он больше не заводил разговора о расставании, и скоро я почти забыл о той ночной беседе. Потому что столько было всяких приключений! Мы открывали новые лунные страны, где трава, камни и вершины холмов искрились фосфоричной пылью и отливали перламутром. Лазали по развалинам крепостей. Видели тени рыцарей, которые сшибались в бесшумных поединках. Наблюдали (правда, издалека) за настоящими кентаврами. Купались в теплом ночном озере, где жили большие белые цапли… Несколько раз добирались и до Заоблачного города. Теперь-то Сережке не нужно было нести меня, я сам бодро шагал по пружинистым доскам.

Один раз в Городе был карнавал – с фейерверками, оркестрами, каруселями и громадными воздушными шарами. Шары эти, освещенные прожекторами, висели в небе, словно разноцветные планеты. Сережка раздобыл где-то два маскарадных пестрых балахона, и мы веселились в костюмированной толпе. А потом балахоны нам надоели, и мы оставили их на той скамейке, где я сидел при первом появлении в Городе.

Мимо нас пробежала стайка мальчишек и девчонок. И вдруг она девочка – в черном платье со звездами и в черной полумаске – остановилась:

– Ой! Здравствуйте, мальчик! Значит, вы поправились? Как замечательно…

– Да… спасибо. Это ваше эскимо помогло!

Она засмеялась и убежала.

– Сережка… А почему мы никогда не берем с собой Сойку?

– Потому что ты ни разу не сказал про это.

И опять мне подумалось, какая же я скотина.

– Ничего, Ромка, успеется. У тебя еще будет время.

Это меня царапнуло: почему «у тебя», а не «у нас»? Но тут меня и Сережку закружила толпа с фонариками, и тревожные мысли позабылись.

…А с Сойкой мы, кончено, виделись. Она часто приходила ко мне в госпиталь. Она подружилась с моей мамой, и они иногда появлялись вместе. Мама была веселая, много рассуждала, какая теперь начнется у меня замечательная жизнь, как я буду учиться в нормальной школе, как начну заниматься спортом, если разрешат врачи («А профессор говорит, что разрешат!»).

Сойка разговаривала мало. Сидела рядом, подсовывала мне то яблоко, то банан и смотрела молча. Но так по-хорошему…

Сережка днем появлялся редко: то ему картошку надо было окучивать, то следить, чтобы отец не «загулял» с приятелями после получки. То тетушке помогать во всяких делах… Но мы не огорчались. Нам хватало ночных путешествий.