Самостоятельный ребенок, или воспитание души

В статье об иконописи «Икона и дети» Виктор Кутковой рассуждает о том, что библейские писатели помнят, что ребенок – существо, еще не достигшее полноты развития. Одно дело – святые младенцы и отроки, другое – те дети, которых мы видим сейчас. Поэтому не стоит умиляться детским занятиям иконописью, нынче распространившимся, – например, детям доверяют делать храмовую роспись, проводятся конкурсы на лучшую икону… «Не писали на Святой Руси дети икон – числились только подмастерьями: растирали пигменты, готовили левкас, краски, но самостоятельно иконописью не занимались».

Все это говорит о том, что есть вещи, для приобщения к которым просто необходимо духовное возмужание. Да и никто не станет спорить с тем, что если нельзя хорошо воспитать ребенка, совершенно позабыв, каким был в детстве сам, то точно так же невозможно это сделать, оставаясь «младенцем по уму», забыв повзрослеть для роли родителя. Ностальгия по детству, так часто воспеваемая как нечто безусловно светлое и хорошее, порою носит болезненный характер.

Например, известная песня Аллы Пугачевой «Куда уходит детство?» – об этом. Это пронзительная тоска о своем ребячестве, которая вызывает сострадание. Но не сопереживание у человека, который хочет жить здесь и сейчас, не уходя в прошлое, не прячась в нем от мира «взрослости», который почему-то стал вдруг тяжел непосильно. «И зимой, и летом небывалых ждать чудес будет детство где-то, но не здесь». Но почему же не здесь? Кто мешает нам не просто ждать здесь этих небывалых чудес, но и творить их по мере сил? Кто мешает создавать своими руками Преображение? И если это почему-то не получается, то, наверное, не «взрослость» свою надо отвергать, а преодолевать усталость и стремиться к возрождению. Побороть уныние и действительно взять у детства самые яркие и сияющие краски, которые могли бы расцветить наше взрослое бытие. И тогда мы станем детьми. Но и останемся взрослыми, не отвергнув тех даров, которые послал нам Господь в нашем взрослении. И тогда мы будем удивляться и радоваться этому удивлению. И нас не будет смущать нынешняя непостижимость для нас тайны детской души.

О детской вере

Из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу 5 », – говорит Господь. О чем это? Познакомимся для начала с одной сказкой.

«Господи Иисуса Хлисте, Сына Бозий, помилуй меня глесника.

На Небе Бог сказал Боголодице: молитва – это сильная молитва.

А Боголодица Ему сказала: алилуйа, алилуйа, алилуйа, Слава Тебе, Бозе!

5

Мф., 21:15—16.

А Бог сказал: спасибо!

Батюска сказал плидти всем в Целковь на Плаздник. Пятнадцать… ой!… сыснадцать сто солок селовек плисли в Целковь. Все помолилися, они все глехи батюске сказали, а Бог слысал и плостил.

И все дети, и девоцки, и нетколые дедуски, и нетколые дяди, и нетколые бабуски, и нетколые тети посли на Плицастие, потом на запивку, по две плосфолки съели. И колокольня забила.

А Бог плисол к тем, кто молился на двадцать сагов. И был Плаздник. И Бог ладовался. И все ангелы тозе ладовались, глядя на Него».

Эту «святую сказку» рассказал крестному пятилетний мальчик по имени Никита, и она сильно тронула взрослых, которым ее пересказали. Но чего, казалось бы, в ней особенного? Человек описал то, что происходит в храме на каждом богослужении. Однако именно эта детская непосредственность, разговор о Боге, о Его Матери и Ангелах, как о истинно живых, личностных существах, которых, кажется, ребенок видит своими глазами, именно это делает незатейливую сказку малыша трогательной, выразительной и даже поучительной в какой-то степени.

Верующие дети не сомневаются в том, что с Богом общение идет всегда, и вряд ли у них есть понятие «Бог меня не слышит». Они не удивятся, встретив живого Господа, только бесконечно обрадуются. Происходит ли это потому, что дети еще не вмещают в себя той грандиозности, которую мы вкладываем в понятие «Бог»? Возможно, отчасти и так («Машенька, Бог есть?» – «Такой большой дядя с бородой? Не знаю, мам, я его еще не видела»). Но мы много говорили о тайне детской души. Как дети видят Бога? Что Он для них?

Нормальный ребенок – всегда мистик. Ему присуще то, что мы называем мифологическим восприятием мира. Никто не удивляется, что ребенок до определенного возраста верит в сказки. Но тут атеист может задать резонный вопрос – сказки ему рассказываете вы, взрослые, рассказываете о том, чего на свете никогда не существовало. Так мудрено ли, что ребенок и в Христа, о Котором рассказываете ему вы же, верит так же наивно, как верит в Деда Мороза?

На это нечего было бы возразить, если бы вдруг не оказалось, что дети-то наши и без нас знают о Боге! Об Ангелах, об ином мире. И вера их вовсе не так уж и наивна, как может показаться на первый взгляд. Бог – это не Дед Мороз. Он Сам открывается человеческой душе, пусть еще младенческой, Он говорит с ребенком – но как, о чем? Это странное для нас ощущение близости иного мира, эта уже непонятная в зрелом возрасте открытость сердца Высшему просто и напрямую и впрямь делают детей, как точно подметил Достоевский в «Братьях Карамазовых», как будто иными существами. Нам необходима особая чуткость, чтобы понять дитя и принять его мир, чтобы случайно не затушить яркий и трепетный огонек веры в чудо, не убить полет его души, подобно тому, как, резко схватив бабочку за легкие крылышки, мы убиваем ее полет. В семьях, где родители придерживаются строгого рационализма, может вовсе не приветствоваться детская вера в чудесное. «Фантазии, глупости» готовы искореняться в таких семьях на корню. Но так же порой не в меру строгие православные родители ограничивают не только детскую фантазию, но и ту легкость и непосредственность, с которой дети вдруг начинают лепетать о Господе. Родителям кажется, что надо немедленно пресечь легкомыслие. Но, быть может, в таких случаях вовсе и не стоит спешить? Конечно, далеко не каждое детское слово и действие, как порой склонны думать восторженные взрослые, несет в себе сокровенный смысл, все это и впрямь может оказаться обычной милой детской глупостью, шалостью, бессмыслицей, но и наоборот – не все, что кажется нам глупостью и бессмыслицей в детских словах и поступках, таковым и является. И тот мир, о котором мы знаем, прикосновение которого, быть может, кто-то из нас ощутил в таинствах и молитвах, открывается детям иначе, чем нам.

«До какой степени дети совершенно реально живут потусторонним миром, всем известно, – пишет митрополит Вениамин (Федченков) в книге „О вере, неверии и сомнении“. – И если я не помню почти ничего о себе, то запишу кое-что из жизни других детей.

Один трехлетний ребенок – пишет мне его бабушка Ш. – долго мучается коклюшем. Перед сном говорит бабушке:

– Бабушка! Если ты во сне увидишь Ангелов, скажи им, чтобы у меня перестал кашель: я очень устал!

Другая бабушка, приехавши навестить умиравшую от чахотки дочь в Париже, рассказывала мне про внучка Алешеньку:

„Дочь-то моя вышла замуж за комиссара. Он не велел даже и упоминать о Боге. А у меня на груди крест висел, Алешенька-то и увидал.

– Бабушка! Это что такое у тебя?

– Часы, – говорю, – милый мой!

Он послушал: не тикают. Не поверил.

А все же в колокол-то по праздникам звонили. Уж не знаю откуда, но все же он узнал о Боге. И один раз говорит мне:

– Бабуся! Понеси меня в церковь; я один раз – только раз посмотрю на Боженьку – и больше не буду…“

Граф А-н в присутствии членов Синода, в 1920 г., в Херсонском монастыре рассказал о своих девочках (Марфиньке и, кажется, Наденьке) следующее:

„Они уже были в постельках (в Ялте). Я, по обычаю, вошел к ним в спальню, чтобы на ночь перекрестить их. Двери отворялись бесшумно. Слышу их разговор:

– А как ты думаешь: они ныне придут к нам? – говорит одна.

– Я думаю, придут…

О ком это они? О родителях, что ли? Спрашиваю:

– Кого вы ждете еще? Кто – придут?

– Ангелы, – просто ответили они.

– Какие ангелы?

– Беленькие, с крылышками.

– Они к вам ходят?

– Да!

Я больше ни о чем не спрашивал. Молча перекрестил и со слезами радости вышел“».

Так и что же? – опять скажет скептик. Дети, несомненно, слышали о Боге и Ангелах, даже тот мальчик, сын комиссара, наверняка мог услышать о Нем от кого-то – за всем не уследишь. Вот дети и играют в Ангелов, как играют в волшебников.

Да, верно, детям свойственно играть и ощущать сказку правдой. Но до того, чтобы вжиться в сказку настолько, чтобы верить в чудесное исцеление, детскому сердцу нужно получить от этой сказки очень сильное впечатление. Впрочем, не это главное. Главное то, что дети, говоря о Боге, говорят о том, что они ЗНАЮТ, а не о том, что дорисовало их живое воображение, восприняв рассказы взрослых. И знают о Боге даже самые маленькие детки, которые еще и говорить-то не умеют и сказок никаких не понимают. «Если над кроваткой малыша повесить иконку Ангела-хранителя, – говорит писательница Юлия Вознесенская, – он будет к нему обращаться, разговаривать с ним. Повесьте кошечку, сказочного человечка – ничего подобного!» Лично автору этой книги один уважаемый священник рассказывал, как его двухлетней дочери подарили игрушечного Ангела: «Она: „А-а-х!“ – и прижала его к себе. Прежде ни на одну игрушку девочка так не реагировала. Она увидела своего знакомого. Младенцы, маленькие дети непостижимо для взрослых общаются с невидимым ангельским миром…»