Самшитовый лес. Этот синий апрель... Золотой дождь
Шрифт:
– Я не знаю?! Ну ты, конечно, знаешь! Еще бы! Голодранец несчастный. Никак в себя не придешь, не угомонишься. Зачем опять все разрушил? Зачем от Людмилы отказался? Она бы тебя из дерьма вытащила. Ну? Отвечай, зачем?
– Зачем?
– я ответить не могу. Могу ответить - почему.
– Ну?!
– Так надо.
– И все?
– И все.
Она хлопнула дверью. Закачались бомбошки на люстре. А Барбарисов спросил, понизив голос:
– Ты что же, действительно знаешь, что такое счастье? Ну, обрисуй, обрисуй.
И тогда Сапожников сказал:
– Туман шел клочьями через лес. Крикнула птица. Велосипедист приостановился и позвонил в колокольчик. Потом вытащил губную гармонику
Барбарисов сказал: "Н-да…" - и хотел добавить, в смысле "и все?", но жена крикнула из-за двери:
– Ты слушай его, слушай! Он тебя образует… дрянь неблагодарная! Барбарисов, сделай звук потише, я по телефону говорю!
Барбарисов погасил звук в телевизоре. К роялю подошел певец в манишке и разинул рот. Он все надувался внутри манишки и разевал рот.
– Включай!
– крикнула жена.
– Можешь включать!
Появился звук.
– …Скорей на балкон!
– закричал певец, взмахнул руками и попытался взлететь.
Но не взлетел.
– Это он про Нисетту, - сказал Сапожников.
– Чтоб на балкон шла. Про Альпухару и гитару. Слова и музыка не скоординированы с поведением артиста…
– Это тебе не балет, - сказал Барбарисов.
На экран выпорхнула балетная пара. Он был в трико, она в шароварах. Некоторое время балерина, разминаясь, ходила вокруг партнера и примеривалась. Потом разбежалась и вскочила на него. Но он не поддался и отшвырнул ее. Но она снова кинулась на него и вцепилась как клещ. Тогда он стал бороться с ней, пытаясь ее стряхнуть, но она не уступила. Сколько он ни швырял ее, ни крутил по воздуху, ничего не получалось. Тогда ему ничего не оставалось, как унести ее за кулисы и там прикончить под вой труб и фуканье барабана.
– А ты знаешь, жена права, - сказал Барбарисов.
– Насчет Людмилы Васильевны.
– Да, права, - сказал Сапожников.
– Но и я прав.
Сапожников вернулся домой. Он не раздеваясь заснул и плакал во сне. … - Кто живой?
– спросила Рамона.
– Эй, кто живой?
Никто не откликнулся. Тогда Сапожников подошел к ней, тихонько опустился в воронку и сказал ей на ухо:
– Рамона…
Галка оглянулась.
– А ведь мы с тобой вдвоем остались, - сказал Сапожников.
– Вдвоем, - согласилась Рамона.
– Теперь у нас пойдет хорошая жизнь. Как на курорте… Детей мы эвакуировали, мужчины наши убиты, бояться нам нечего…
– А дальше что?
Галка пожала плечами.
– Будем пугать фрица, пока сможем, - сказала она, - а дальше помрем.
– Страшно?
– сказал Сапожников.
– Я знаешь почему в разведку пошла?
– спросила Рамона.
– Потому что всю жизнь боялась.
– Ты?!
– изумился Сапожников.
– Ага… - сказала Рамона.
– Я всегда за кого-нибудь боялась. За детей, за чужих жен и мужей, за солдат, за командиров… Когда им что-нибудь угрожает, у меня в кишках холодно… А когда я одна - тут я становлюсь ловкая. Меня теплую не возьмешь. За себя чего бояться? Со мной ничего сделать нельзя. Убьют? Так ведь мне незаметно будет. А в плен захватят, станут пытать?.. Что ж, боль, она и есть боль. Потерплю сколько смогу, потом буду кричать. Громко… Главное, не боюсь ни хрена.
– Тут она выматерилась и сказала: - Извини. Распустились мы на войне. У вас, наверно, девушки не матерятся…
– Еще как, - ответил Сапожников.
– И женщины и дамы матерятся накрашенными ротиками, простота нравов.
– Хуже страха нет ничего, - сказала Рамона… А ты испугался.
– Нет!
– сказал Сапожников.
– Факт, испугался. Слушай, - сказала Рамона нежным своим и глуховатым голосом, - мы выиграли войну… Неважно, что я не дожила, но мы выиграли войну, отвечай?
–
Да.– Да, мы выиграли войну, - сказала Рамона.
– И я вижу знамя над рейхстагом и фашистские знамена в грязи на мостовой… Знаешь, почему мы выиграли войну, а они проиграли? Потому что нас спасли будущие, еще не рожденные дети… Если бы не они, нам бы не выдержать! Стреляй!
– крикнула Рамона.
– Стреляй, пока есть пули!
Началась стрельба, и рассвет стал лимонный и лихорадочно прекрасный.
– Запомни!
– крикнула Рамона.
– Нам без них не выдержать, но и они без нас пропадут!..
Тут стрельба кончилась, и рассвет опять стал глядеть серым глазом, налитым слезой.
– Давай гляди, - сказала Рамона.
– Сейчас снова пойдут… Что-то больно тихо.
Она приподнялась поглядеть, и повалилась на бруствер.
Подполз Сапожников.
– В воронку меня не клади, - сказала Рамона.
– В ней воды поллопатки. Дай здесь полежу. Меня отсюда не видно.
Язык у нее стал заплетаться.
– Рамона, когда ты умрешь, мне что тогда делать?
– спросил Сапожников. Она вдруг сказала совершенно отчетливо с силой:
– Иди! Иди и скажи им… История складывается из наших биографий. Какие мы - такая история. Другого материала у нее нет!..
И голова ее откинулась. Сапожников взял автомат. И пошел по полю ничего не боясь.
"Рамона, - думал Сапожников.
– Ваня Бобров. Цыган. Танкист. Я не знаю, где вы похоронены! Поэтому я хожу сюда, к большой стене! Считается, что это могила неизвестного солдата. Нет! Это могила солдата, известного всему свету!.." Сапожников открыл глаза и долго курил в темноте.
Глава 26
МЕХАНИЧЕСКИЙ МЫШОНОК
В жизни Сапожникова готовился поворот.
Собралась как-то вся прежняя компания, которая собиралась в институтские еще времена, а потом естественным путем распалась. Много лет прошло, как они расстались. Кого вирус пришиб, кого жены, а кого лавина в горах. Поредела компания.
Доктор Ника погиб в снежной лавине. Это совершенно случайно узнал Сапожников от аспирантки-психолога и засуетился, затосковал, стал по телефонам звонить. Все загрустили и собрались. И Сапожников пришел, смотрит - он такой же облезлый, как все, а потом смотрит - да нет же, это ему показалось, никто не облезлый. Подняли тост за тех, кого нет с нами, выпили за тех, кто есть с нами, за плавающих и путешествующих.
– Как же это Ника?
– жалобно спросил Сапожников.
– Судьба прибрала.
– А куда?
– спросил Сапожников.
– Перестань.
– Нет, я бы хотел знать, куда уходят люди?
– настаивал Сапожников.
Но ему деликатно не отвечали. Только постепенно заводились.
– Ну и как твоя третья сигнальная?
– спросил Барбарисов, чтобы разговор перевести.
И все вдруг замолчали. Каждый замолчал сам по себе и не думал, что замолчит сосед. А когда оказалось, что замолчали все, стало ясно, что это главный вопрос, который хотела выяснить старая компания. Ничего не забывшая и ничего не упустившая из прошлых дебатов и прошлых уколов самолюбия.
– А что вас интересует?
– спросил Сапожников.
– Существует она или нет.
– Существует.
– А где плоды?
– А это кто?
– Сапожников кивнул на даму.
– Это Мухина… Не узнал? Помнишь, она училась в ГИТИСе на актерском. Она теперь художественный критик.
– Обучает, значит?
– Ага… Якушев выставил картину, а она его разнесла.
Подошла Мухина и посмотрела на Сапожникова.
– Он меня не помнит, - сказала она.
– А-а… кикимора, - сказал Сапожников.