Самшитовый лес. Этот синий апрель... Золотой дождь

–  Полтора рубля ведро, - ответил Сапожников.
– Слушай, отличник учебы… говорят, в Москву еще лучший профессор приехал, чем твой… Учебников набирают для полной шлифовки… Хочешь, устрою поноску носить?

Доктор Шура оскорбительно показал ему язык и хотел уйти.

–  Стой! Пивом угощу!
– воскликнул Сапожников.

И доктор Шура остался.

Из этого в дальнейшем вышло много последствий.

А потом Сапожников поехал в рижскую сторонку и волновался. Там он будет занят работой.

–  Рыбы там поедим, - сказал Генка Фролов.

–  А зачем?
– спросил Сапожников.

– Ты рыбу любишь?

–  Неважно, - сказал Генка.
– В каждом месте надо есть то, что оно производит.

–  В общем-то правильно.

–  Но это не главное… Главное, там кековское пиво.

–  Какое?

–  Кековское… Там есть такое место Кеково. Совхоз или колхоз - они пиво производят, даже ларьки в городе есть.

–  А чем оно замечательно?
– спросил Вартанов.

–  Говорят - с четвертого стакана ломаются. Чудо, а не пиво.

–  Откуда ты все знаешь, Гена?
– спросил Сапожников.

–  Живу, - ответил Фролов.

"…Полак, сын Скилура, напал на Херсонес, и жители его просили помощи у царя Митридата Евпатора.

В то время Митридат владел уже Югом и Востоком Понта Евксинского, а теперь он пожелал захватить наши берега.

Митридат послал Диофанта с флотом, и тот разбил скифов Полака и тавров и вернулся в Понт.

Но через год скифы снова напали на жителей Херсонеса, и Митридат снова послал Диофанта, и тот разбил скифов в Каркентиде в жестокой битве мечей и занял Скифию, города и столицу их Неаполь. Но Херсонес перестал быть свободным и подпал под силу Митридата и державу его.

И Пантикапей, город наш прекрасный, ждал, что будет, потому что с Востока шли сарматы. И некоторые племена, подвластные нам, отпали от нашего царства, и царь наш Перисад посылал дары сарматскому царю.

И жители города роптали и вспоминали о вольности своей. В Феодосии и Пантикапее среди скифских и меотийских рабов было волнение".

–  Я хочу с тобой поговорить, - сказал Вартанов.

Это был последний день перед отъездом, и Вартанов сказал:

–  Я хочу с тобой поговорить.

Они расположились на моложавой траве у каких-то давних руин. Дышали, смотрели втроем в розовое небо, в котором летали райские птички.

Вартанов сказал:

–  Зачем тебе все это нужно?

–  Ты про что?

–  Ну ты знаешь, про что… Зачем ты живешь так, как ты живешь?

–  А как надо?
– спросил Сапожников.

–  Надо заниматься своим делом, - сказал Вартанов.
– Зачем ты лезешь в те области, где ты не специалист?

–  Может быть, именно поэтому, - ответил Сапожников.
– Я ничего не пробиваю из своих выдумок, я высказываю соображения. Налетай, бери. А зачем ты лез в здешние дела и махал руками? Вот и я поэтому.

–  Но я же махал руками, потому что было все очевидно!

–  А может быть, и мне очевидно?

–  Не может этого быть, - сказал Вартанов.
– Ведь я тебя знаю вот уже сколько лет.

Ты теперь и в историю лезешь.

–  Да, - сказал Сапожников.
– Я влез в историю. Потому что без истории уже нельзя.

–  Но у тебя нет достаточных знаний. Знаний. А все знать нельзя.

–  Одному знать нельзя, - возразил Сапожников.
– А всем вместе можно.

–  Но так оно и происходит на деле. Знают все больше и больше… а разве все счастливы, - сказал Вартанов и перебил сам себя: - Это поразительно и смешно.

Сегодня Станиславского не приняли бы в театр потому, что он не кончал студию имени Станиславского… а Ван Гог и Гоген считались бы самодеятельностью. А уж о Циолковском и говорить нечего. С ним и говорить не стали бы. Он не окончил Авиационного института, не служил в НИИ и не имел знания.

–  Ладно… разберемся, - сказал Сапожников.
– Могу еще добавить монаха Менделя, основателя генетики, каноника Коперника, основателя нынешней астрономии, химика Пастера, основателя микробиологии. Ну, этого все знают.

–  И химика Бородина тоже все знают, - резвился Фролов, - и доктора Чехова тоже все знают.

–  Сухопутного офицера Льва Толстого и морского офицера Римского-Корсакова, - начал смеяться Вартанов и долго смеялся.

–  Искусство не бери, - вмешался Фролов.
– В искусство всегда откуда-нибудь переходят. Ты науку бери и технику.

–  Кончай, - сказал Сапожников.
– Кончай ржать. Заболеешь.

Вот уже больше сотни лет делают попытку подменить творчество образованием. А ведь образование - это чужой опыт творчества, и он часто глушит твой собственный.

Чужой опыт предоставляет только выбор. Не больше. А не выход. Выход - это не поиски выбора. Выход лежит над выбором. И его надо открыть. Выход - это изобретение.

–  Фактически ты занимаешься искусством, а не наукой и техникой, - говорили Сапожникову.
– Тебе нужно свободное творчество, а наука и техника связаны с планом. Они чересчур дорого стоят.

–  Ты дай мне план, и я придумаю, как его выполнить, - отвечал Сапожников.

–  Но ты же заставишь меня потом пересматривать план? А это огромная работа.

–  Я могу придумать, как облегчить и ее.

Конечно, он не имел в виду одного себя. Одному везде не поспеть. Он имел в виду таких, как он, их немало, а было бы больше, если бы поверили, что человек от природы может больше, чем он может, когда он размышляет по внутренней потребности.

И тогда он не бегает от противоречия, а открывает выход, лежащий выше противоречия. Человек прислушивается к себе и слышит тихий взрыв. И ему радостно.

Выше этой радости нет ничего. Потому что выход - это освобождение.

–  А если у тебя не получится?.. В тебе и в этом способе чересчур большая степень ненадежности, - говорили ему.

–  Это надежность, - отвечал Сапожников, - Только она по другому выглядит. …- А почему ты Мемориал не смотрел?
– спросил Фролов.
– Пойди посмотри…

Почему ты не смотрел?

–  Не пошел, - сказал Сапожников.

–  Я знаю, что не пошел. Я спрашиваю почему?

–  Потому.

–  Ну ладно. Как хочешь, - сказал Вартанов.

И они ушли. Солнце садилось. Прелесть уходящего вечера. Вартанов и Фролов уходили по вечернему шоссе.