Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII
Шрифт:
Одной из любимых моделей Тулуз-Лотрека была танцовщица канкана Ля Гулю. Сохранилась подробная запись об ее встрече с Берти. Она была одной из очень многих девушек, которых нелегкая судьба привела на площадь Пигаль. Урожденная Луиза Вебер, она росла в предместье Парижа, где ее воспитывала старшая сестра, прачка. Юная Луиза впервые стала героиней скандала в двенадцатилетнем возрасте, когда принимала причастие, одетая в пачку и балетные туфли. В пятнадцать лет она ушла из дому и стала жить со своим парнем, солдатом. Затем перешла к богатому любовнику, имевшему дом возле Триумфальной арки. Вскоре девушка бросила его (или оказалась брошенной) и стала зарабатывать на жизнь, танцуя в кабаре, позируя художникам и фотографам, работавшим в стиле ню. Тулуз-Лотрек изобразил Ля Гулю у входа в «Мулен Руж» в платье с вырезом до пупа. Ренуар выбрал более романтичный образ для своей картины «Танец в городе», изобразив Ля Гулю в объятиях джентльмена в белых перчатках.
На фотографиях она чаще всего совсем без одежды, в одних чулках, прозрачных панталонах или – странная фантазия фетишиста –
Танцовщицы канкана были призваны chaufferies messieurs – распалять мужчин. И Ля Гулю была мастерицей в этом деле. Как современные футболисты, она переходила от одного работодателя к другому, постоянно повышая расценки на свои услуги, и, наконец, стала самой высокооплачиваемой танцовщицей, оставаясь главной звездой «Мулен Руж» на протяжении шести лет подряд. Она получила свое прозвище (которое означает что-то вроде «обжоры») за то, что во время танца выпрыгивала в первые ряды, выхватывала у мужчин бокалы с вином и залпом их осушала. Но коньком Ля Гулю был другой трюк, приводивший в восторг ее поклонников-мужчин: взмахивая ногой прямо у них над головой, танцовщица сбивала с них шляпы. Поскольку ее наряд обычно состоял из юбки в пышных оборках, свободных панталон и чулок до колена, открывавших голые бедра, – и это в то время, когда женщинам было непозволительно показывать ничего из того, что находилось ниже талии, за исключением обуви, – нетрудно представить, какой эффект это производило на разогретых зрителей, в том числе Берти.
Берти, по-видимому, встретился с Ля Гулю в 1893 году в кафешантане «Жарден де Пари», и она тотчас доказала, что знает, как привлечь внимание мужчины, даже если он слишком статусный для того, чтобы сбивать с него шляпу на первом свидании. Как гласит история, едва завидев Берти, Ля Гулю выкрикнула с акцентом, который можно было бы назвать парижским эквивалентом самого вульгарного кокни [269] :
– Эй, Уэльс, ты за шампанское платишь? Угостишь меня или твоей мамочке придется раскошеливаться? – Танцовщица обращалась к принцу на «ты», как если бы они были лучшими друзьями или любовниками.
269
Один из самых известных типов лондонского просторечия, назван по пренебрежительно-насмешливому прозвищу уроженцев Лондона из средних и низших слоев населения. – Примеч. пер.
Берти парировал репликой, которая стала образцом французского остроумия:
– Мадемуазель Ля Гулю, у вас лучшие ножки в Париже.
После шоу принц пригласил танцовщицу на ужин, за которым, скорее всего, последовало то, что французы живописно называют une partie de jambes en Vair (короче, в постели, a в буквальном переводе – вечеринка «ноги вверх»). Для танцовщицы канкана – то, что надо.
Примерно в это же время открылось и другое знаменитое кабаре, «Диван Жапоне» («Японский диван»), на улочке, что поднимается от площади Пигаль к Монмартру. Это был первый в истории стриптиз-клуб, и сегодня он известен по авторской афише Тулуз-Лотрека. На ней певица Джейн Авриль, вся в черном, смотрит спектакль, а белобородый денди с вожделением заглядывает ей через плечо. Лотрек создал эту афишу в 1892 году, но прежде Кабаре использовало более привычные рекламные формы – скажем, листовки с изображением мужчины в вечернем костюме с перекинутой через плечо красавицей топлес.
Кстати, «Японский диван» получил свое название из-за декораций в восточном стиле, которые уже были в этом помещении, когда в 1873 году его купил предприниматель Теофиль Лефор, хотя изначально предполагалось, что мебель будет китайская.
Да это было и не важно, ведь мужчины ходили туда вовсе не для того, чтобы спорить об интерьере.
«Фоли Бержер» («Безумные пастушки») – знаменитое кабаре, которое конечно же работает и в наши дни, находилось совсем не на Монмартре. Оно открылось в районе Больших бульваров девятого округа как оперный театр и только в конце 1880-х годов переключилось на модные музыкальнотанцевальные шоу. Но во времена Берти там не было никаких полуголых танцовщиц – они появились только ближе к началу Первой мировой войны.
Точно так же и кабаре «Мулен Руж» припозднилось с открытием. Оно появилось у подножия холма в 1889 году, и это был хитроумный ход его владельцев с целью привлечь в округ богатых парижан, так что цены на еду и напитки здесь были гораздо выше, чем у соседей-старожилов. На самом деле кабаре было стилизацией того, что происходило в настоящих ветряных мельницах, таких как «Мулен де ла Галетт», и это был верный признак того, что Монмартр становился мейнстримом. Идея «Мулен Руж» принадлежала предпринимателю испанского происхождения Жозефу Оллеру и его компаньону Шарлю Зидлеру, которые открыли еще один кафешантан, тот самый «Жарден де Пари», на Елисейских Полях. Все эти заведения, наряду с «Фоли Бержер», замыкали круг – к концу 1880-х годов самые крутые парижские кабаре ушли с холма и спустились к богатым бульварам, чтобы такие ребята, как Берти, уже не нуждались в телохранителях, если хотели послушать лирические баллады об уличных проститутках.
Берти не только присутствовал
при рождении этого феномена, который и поныне остается в центре культурной жизни Парижа, но и наблюдал за его укрощением. Как опытный ловец жемчуга, он знал, что делать, когда оскудевает улов, – нырять еще глубже…Еще в 1860-е годы, когда двор Наполеона III находился на пике своей славы, одной из самых ярких звезд в его окружении была Паулина фон Меттерних, гламурная жена австрийского посла. Она была известна своими роскошными плечами, превосходным художественным вкусом и свободолюбивым нравом. Как мы уже знаем, это Паулина открыла парижанкам два хобби, прежде исключительно мужских: курение и катание на коньках. Дама находилась в постоянном поиске острых ощущений и стала родоначальницей модного тренда, так называемого la tourn'ee des grands-ducs, что в буквальном переводе звучит как «турне великих герцогов» и предполагает экскурсии по роскошным дворцам друзей, а на самом деле означает ночные вылазки в бедняцкие кварталы Парижа с целью прошвырнуться по злачным местам. Аристократы уже участвовали в таких маскарадах – вспомним, как знатные дамы пробирались на верхние этажи небогатых кафе на бульварах, как сама Евгения переодевалась крестьянкой, отправляясь на деревенский праздник, – и «турне» Паулины мало чем от всего этого отличалось. Сюжет был не нов: «сливки общества» спускались на дно, чтобы завтра было о чем посплетничать.
Однако после падения Наполеона, когда Монмартр уже предоставил всем, у кого были телохранители и тяга к приключениям, возможность лицезреть простой люд крупным планом, лазеек для настоящего экстрима оставалось все меньше. Чтобы увидеть, как живется по ту сторону богатства, приходилось выискивать оазисы порока, уцелевшие после ратных подвигов подрывников барона Османа.
И известно, что Берти захаживал по крайней мере в одно из самых злачных мест Парижа.
Это было печально известное убогое кабаре под названием «Ле Пер Люнет», приютившееся в доме номер четыре по улице дез Англэ (очень символично), узкой извилистой улочке старого Латинского квартала, названной в честь английских студентов, которые колонизировали ее в XIII веке, когда приехали учиться в Парижский университет. Во времена Берти как раз проходила расчистка окрестных кварталов, и сегодня улица дез Англэ пролегает между двумя широкими постосмановскими улицами, но в начале 1880-х годов богатые экскурсанты были вынуждены оставлять свои экипажи на новом бульваре Сен-Жермен и оттуда топать пешком, а телохранители расчищали им дорогу, отпихивая еле державшихся на ногах пьяниц и потенциальных грабителей. Писатель Оскар Метенье описывал эту улицу в 1882 году как «грязную, вонючую и черную, как смоль». Начищенные дорогие туфли Берти, определенно, ступали в нечистоты, для которых были совсем не предназначены.
Метенье, бывший полицейский, работал над статьей о «Ле Пер Люнет» и его богатых покровителях для журнала «Панург», названного в честь доктора-шарлатана из сатирического романа Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Описание улицы дез Англэ, представленное Метенье, казалось, должно было отпугнуть от нее всех, кроме самых любопытных. «Когда наступает ночь, – пишет он, – это место кишит грязными оборванцами… они размахивают руками, кричат, орут, бранятся, свистят, визжат. В тусклом свете фонарей на обшарпанных фасадах гостиниц… проступают их бледные, зловещие лица. Вот и дом номер четыре, дверь усилена решетками, над нею вывеска в виде гигантских очков. Это место встречи аристократов, криминальных элементов и нищих. Когда вы заходите внутрь, от горячей духоты, пропитанной зловонным дыханием пьяниц и парами дешевой водки, хочется блевать». Да, пожалуй, местечко не для Берти.
Женщины в «Ле Пер Люнет» тоже не напоминали Лили Лангтри и Сару Бернар. На их фоне даже Ля Гулю выглядела стильной штучкой. «Вокруг подковообразного стола, – продолжает Метенье, – сидят безымянные существа – местные труженицы. Здесь все разрешено. Все они, молодые и старые – старые те же молодые, только беззубые и преждевременно морщинистые, – выпрашивают утешительный глоток пойла у незнакомых любовников, которых им подбрасывает судьба, и, пьяные, расплывшиеся, с пустыми глазами, сквернословящие, они вознаграждают своих благодетелей отвратительными ласками и гнилыми поцелуями».
В задней части caf'e, за грубой деревянной перегородкой, находился так называемый сенат – комната со скамейками, расставленными амфитеатром, где располагались проститутки в ожидании клиентов. Забредали сюда лишь самые отчаянные – либо уже заразившиеся дурной болезнью, либо желающие ее подхватить. Эти бедные женщины были в прямом смысле отбросами общества, вышвырнутые из легальных борделей за слишком явные симптомы того же сифилиса.
Невозможно поверить, чтобы Берти поддался искушению в этих стенах. Про сифилис он знал все – некоторые его приятели из лондонского высшего общества превратились в буйнопомешанных и умерли в страшных муках. На улице дез Англэ не было никакой романтики. Здесь был только секс в его самых гнусных, извращенных формах. Привлекательность этого места для вуайеристов-аристократов, приходивших сюда, усиливалась сознанием того, что всего в нескольких шагах от такой помойки переливается огнями обновленный Париж. Здесь же было гнездо порока, доживающее свои последние дни, пока Осман не сровнял его с землей вместе со зданиями и людьми. Самые жестокосердные посетители, должно быть, видели в этом убогом кабаре доказательство того, что необразованные низшие слои общества были не лучше животных. Пожалуй, даже хуже, потому что животные хотя бы не напивались и не цепляли «аморальные» болезни.