Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII

Конечно, нельзя приписывать одному Берти все заслуги по подписанию «Сердечного согласия». Дипломаты лорд Лэнсдаун, Поль Камбон (французский посол в Лондоне), министр иностранных дел Франции Теофиль Делькассе внесли огромный вклад в подготовку соглашения. Но самую грязную и тяжелую работу – закладку фундамента – выполнил, конечно, Берти. При всех своих недостатках, договор между величайшими историческими противниками никогда бы не был подписан, даже не существовал бы и в проекте, если бы Берти не замыслил свой тайный визит в Париж и не убедил всех французов в том, что entente с англичанами – дело стоящее. Французское правительство нуждалось в одобрении со стороны своего упрямого электората, и, используя тактику, которой его научили сами парижане, Берти соблазнил французский народ, заставив его проникнуться доверием к Британии.

Достаточно ли мудро они поступили – это другой вопрос.

Глава 14 Ни слова о войне

Мне недолго осталось, и, когда я уйду, племянник начнет войну.

Берти своей подруге Элизабет, графине де Греффюль, 1910 год

I

В капризной и непредсказуемой Европе начала XX века одной дружбы с Францией было недостаточно. По всему континенту ковались и рушились альянсы, предпринимались и проваливались попытки создания новых военных союзов – все понимали, что опасно оставаться одному на игровой площадке.

Берти был полностью в курсе происходящего и сыграл жизненно важную роль в сохранении мира между Британией и страной, которую и Франция и Германия отчаянно хотели заполучить в союзники. Этой страной была Россия.

В своих письмах к Берти молодой царь Николай называл себя «самым любящим племянником Ники» и обращался к английскому королю не иначе как «дражайший дядя Берти», но в жизни он был неуравновешенным и замкнутым человеком, так что отношения между дядей и племянником были непростыми. Берти не одобрял – зачастую открыто – диктаторского отношения Ники к своему народу (что позднее приведет к русской революции) и критиковал его за антисемитские погромы, но всегда выражал надежду на подписание официального entente между Англией и Россией, «подобно тому, что… заключено с Францией».

К этому времени Франция в отношениях с Россией уже продвинулась гораздо дальше entente – эти две страны состояли в антигерманском союзе, и Берти понимал, что для создания мощного треугольника Британии необходимо укреплять дружбу с русскими. Однако эта хрупкая стабильность зашаталась, когда в 1904 году Россия вступила в войну с одним из британских официальных союзников – Японией. Британия объявила о своем нейтралитете, но русские подозревали, что это просто уловка, а на самом деле британцы оказывают тайную помощь японцам. Подозрение закралось так глубоко (особенно когда подсуетился кайзер Вильгельм, нашептывая русским, что никогда нельзя доверять англичанину), что царь Николай позволил себе вспылить, вполне в духе Вильгельма, назвав своего дядю «самым опасным интриганом в мире».

Берти отреагировал в своем амплуа. Он попросил своего друга в Санкт-Петербурге, сурового, но сладкоречивого (во вкусе Берти) шотландца по имени Маккензи Уоллес, известного английского обозревателя, встретиться с Николаем и переубедить его относительно британских намерений. Уоллес был журналист, а не дипломат, но это было и к лучшему, потому что Николай не доверял послам. Уоллесу удалось расположить к себе Николая и разрядить обстановку. И вновь общительность Берти и бесконечная цепочка верных друзей спасли ситуацию.

Однако, обнаружив брешь в англо-российских отношениях, Вильгельм сделал все от него зависящее, чтобы подлить масла в огонь. Летом 1905 года он договорился встретиться с царем Николаем во время отдыха на яхте в Финском заливе, и кузены здорово повеселились, перемывая косточки дядюшке Берти. Вильгельм сказал Николаю, что у их дяди «страсть к созданию «маленьких соглашений» с каждой страной, по всему миру» [307] , не только с Японией. Переубедить мнительного Николая ничего не стоило, и он пообещал Вильгельму, что никакого соглашения «он [Берти] от меня в жизни не получит, тем более против Германии». В этот момент, как гласит легенда, Вильгельм достал из-за пазухи заранее приготовленный русско-германский договор и подсунул Николаю на подпись.

307

По иронии судьбы, это был единственный раз, когда Вильгельм не ошибся в своих параноидальных предположениях. Берти как раз подумывал о том, чтобы выдать замуж Викторию-Евгению, дочь своей сестры Беатрис, за короля Испании Альфонсо. А помимо этого, прочил датского принца Карла, мужа своей дочери Мод, на вакантный норвежский престол, который Карл и занял в ноябре 1905 года, создав тем самым пробританскую, антигерманскую Норвегию.

Самодельный «договор двух кузенов» так и остался на бумаге: его в упор не замечало ни русское, ни германское правительство, но в любом случае Британия обошла Германию подписанием англо-российской Конвенции 1907 года. Николай вынужденно пошел на этот шаг под давлением Франции, которая предложила русским заём при условии, что они вступят в союз с Англией. Чтобы предотвратить возможные выпады со стороны Николая, потребовалась поддержка Берти. Зная, что скрепить формальное соглашение лучше всего личным присутствием, в июне 1908 года он совершил государственный визит в Россию, прибыв на яхте в эстонский порт Ревель (ныне Таллин) и проведя на борту «Виктории и Альберта» серию встреч.

И снова Берти показал себя искусным дипломатом, чередуя деловые переговоры с семейными ужинами. Он произвел впечатление на Александра Извольского, министра иностранных дел России, глубоким пониманием сути российских и европейских дел и не забывал тешить чувствительное эго Николая. Он произвел царя в адмиралы британского флота – такую честь сплошь и рядом оказывали иностранным сановникам, но Николай был чрезвычайно польщен. Берти поздравил его с отличными новыми железными дорогами, отметил, что ему очень идет форма шотландского грейского полка – алая туника с золотой тесьмой и медвежья шапка, – которую Николай надел на первую встречу, и старательно избегал разговоров на щекотливые темы вроде отношений с Германией. Спустя всего пару дней российские газеты трубили о «новой эре в русско-английских отношениях».

Это было приятно и уже входило в привычку – куда бы ни приехал Берти, пресса по итогам его визита начинала прославлять новую эру англо-местной дружбы. Главное, что благодаря присутствию Берти удавалось сохранять мир. Даже в господствующем климате острого международного недоверия и несмотря на происки кайзера Вильгельма трудно было представить, чтобы «любящий» Николай когда-нибудь пошел войной на своего «дражайшего дядю Берти».

II

Поддержание хороших отношений с незлобивыми французами и недоверчивым, но мягкотелым Николаем – это было самое легкое. Как и все в Европе, Берти знал, что главная угроза миру исходит от гораздо более опасного и непредсказуемого противника. Берти предстояло вспомнить и применить на практике все навыки обольщения, которые он освоил во Франции, чтобы укротить того, кто был требовательнее и капризнее самой темпераментной парижской кокотки: другого своего племянника, кайзера Вильгельма.

Конечно, проблема была не только в Вильгельме. Британцы тоже были хороши в своей антигерманской истерии, отчасти вызванной усилением германского промышленного и торгового флота, но в большей степени подогреваемым прессой страхом перед растущей военной флотилией Вильгельма. Берти и сам побаивался немецких канонерок, но он знал, что единственный способ отвадить их от британских колониальных форпостов – это держать мертвой хваткой самого кайзера.

Пожалуй, только психиатр мог бы поставить Вильгельму диагноз и указать точную причину его постоянно меняющегося отношения к своей британской семье, но, наверное, можно выделить три основные причины столь резких перепадов настроения. Во-первых, комплекс неполноценности из-за парализованной левой руки – родовой травмы. Отсюда его вечное стремление доказать, что он сильнее других. Во-вторых, детская жажда внимания: по словам Бисмарка, Вильгельм хотел, чтобы каждый день был днем рождения. И наконец, он добивался признания его равенства с Берти и – после своего восшествия на престол, пока Берти был еще принцем, – превосходства над ним. Однако больше всего на свете Вильгельм хотел стать главным членом семьи Виктории, в которой видел – совершенно справедливо – ствол европейского семейного древа.

Берти знал, что избежать европейской войны можно, если с величайшим тактом попытаться сгладить психологические изъяны кайзера, и эта задача была куда важнее и сложнее, чем любые политические переговоры.

У Вильгельма и Берти было кое-что общее. Оба они могли быть обаятельными и приятными в общении, особенно если вокруг были красивые женщины, и оба были перфекционистами, прежде всего в одежде. Но, в отличие от родного дяди, Вильгельм был человеком мелочным и не чуждым позерства. Кристофер Хибберт упоминает случай, когда ни с того ни с сего Вильгельм поинтересовался у личного секретаря Берти, Фредерика Понсонби, сколько человек входит в Совет Лондонского графства и как часто проходят выборы. Понсонби признался в своем неведении, и каково же было его удивление, когда Вильгельм привел точные цифры, чем поразил гостей, собравшихся за столом. Очевидно, он заранее заучил их, просто чтобы произвести впечатление. Вильгельм считал себя великим знайкой, но и в этом доходил до крайностей – он терпеть не мог, когда его ловили на ошибках, и всегда мстил своим обидчикам.