Самый кайф (сборник)

Не успел я дочитать бумажку, как божество протягивает мне следующий листок, и я читаю новый текст.

ДЕКЛАРАЦИЯ О НАМЕРЕНИИ ПОДВЕРГНУТЬСЯ ПОСМЕРТНОМУ ЗАМОРАЖИВАНИЮ

Я (ф., и., о.) декларирую свое намерение подвергнуться посмертному замораживанию. Это намерение состоит в нижеследующем.

Я хочу, чтобы после установления факта моей смерти мое тело или мозг как можно скорее были подвергнуты процедуре, известной как крионическая приостановка жизни…

Данная декларация отменяет и заменяет собой все предыдущие мои устные или письменные намерения или распоряжения, касающиеся посмертной судьбы моих останков.

Данная декларация выражает только мое намерение и не является договором с какой-либо организацией или частным лицом относительно посмертного замораживания и хранения моего тела.

Подпись

– Но я пока не собираюсь!

– Человек смертен. И причем внезапно…

– Оставь. Я должен изучить.

– Изучай. У тебя квартира что-то больно большая. Тебе не много одному? Не хочешь отдать ее на дело криобальзамирования? Мы ее в банк заложим. Можем тебя первого заморозить. Не хочешь?

– Не хочу!..

– Чего не хочешь?

– Квартиру не хочу… То есть хочу квартиру.

Где-то в начале мая Жаку позвонил приятель из Вашингтона, и начались вялые переговоры о концертах «Санкт-Петербурга» за океаном. Я представил, как мы споем песни для бывших соотечественников, а после станем, волнуясь и потея, делить доллары за кулисами. А как же здоровая гордость и Адам Смит? Я предложил коллегам подготовить концертный номер, за который нас предположительно депортируют домой. За что же могут депортировать? За… за… за… За любовь к Кубе! Мы стали репетировать песню Пахмутовой и Добронравова «Куба – любовь моя!», причудливым образом соединив ее с классикой рок-музыки, композицией из репертуара Карлоса Сантаны «Блэк мэджик вумен».

– Зачем время терять? – предложил я. – Мы ее станем репетировать и записывать одновременно.

После я соединил «Стейрвэй ту зе хэвен» с красноармейской песней «Там вдали за рекой…», соединил «Смок он зе воте» с красноармейской песней «Дан приказ ему на запад», и в итоге мы записали почти что новый альбом под условным названием «Музыка для красных хиппи». После записи мне приснился сон. Бывают такие реальные, почти материальные сны…

Утром стук в дверь. Подхожу заспанный и спрашиваю:

– Кто там?

– Это я – банкир Березовский, – раздается за дверью знакомый по теленовостям голос.

Открываю и вижу лысоватого человека с чемоданчиком. Он отстраняет меня и быстро проходит на кухню, ставит чемоданчик на стол. Я останавливаюсь возле стола и смотрю на банкира вопрошающе.

– Здесь миллиард, – говорит он.

– Миллиард чего? – спрашиваю подозрительно.

– Какая вам разница? Миллиард ваш, а революционные песни теперь мои…

И тут сон потерял реальность. Осталось неясным – взял я миллиард во сне или нет. Хочется верить, что не взял. А поскольку не взял, то у меня осталась возможность фантазировать. А в фантазиях своих я обиделся за российский народ, за который никто из артистов не поет – все поют за Ельцина, «черный нал» мешками выносит Чубайс из Белого дома. Представлялась картина – колонны трудящихся до горизонта Невского проспекта идут Первого мая, и из репродукторов на полную громкость летят наши революционные рок-н-роллы. Ведь рок-н-ролл – это всегда революция, так же как и бессмертие…

Но в реальной жизни миллиард пока не появился, и я решил отправиться в Париж, предложив коллегам на чердаке «АнТропа» заняться улучшением альбома. Вернувшись в конце июня, я обнаружил коллегу А. гоняющим по городу на тачке в состоянии полного алкогольного безумия.

– Сто граммов испаряются за час, – говорил А., выпивал сотку, ждал час, садился в машину и ехал в другой клуб, повторяя процедуру.

Коллега Б. уже сдался в Скворцова-Степанова, «Скворечник», где его в алкогольном бараке пичкали таблетками. Погожим летним утром я поехал туда, захватив акустическую гитару. Возле «Скворечника» цвели акации или не акации и пахли чудесно.

Внутри барака ходили потухшие люди и говорилимне:

– Здравствуйте. Здравствуйте.

– Здравствуйте, – сказал мне коллега Б. – Спасибо вам, друг, за гитару.

Подошел человек в пижаме с номером «33» на коленке.

– Здравствуйте, – произнес пациент алкогольного барака, и неожиданно я узнал в нем известного джазового саксофониста.

– Здравствуйте, – произносили, проходя по коридору, пациенты – известный детский писатель, телеведущий, член Государственной думы.

– Хорошая компания, – кивнул я на прощание. – До свиданья! Пошел я.

– Здравствуйте, – ответил коллега Б.

В итоге из американских гастролей ничего не вышло, зато песни мы записали. А в начале девяносто восьмого я встретил Митю Шагина и предложил:

– Ты теперь известный деятель шоу-бизнеса, певец и танцор. Приглашаю тебя, как Ковердейла в «Дип перпл». Споешь «Марсельезу»?

– «Марсельезу»? Для народа? Для трудящихся? Конечно спою.

Я соединил «Марсельезу» с песней «Битлз» «Ол ю нид из лав», и Митя спел.

– Они у нас за все заплатят, – говорил я Мите. – В дорогих клубах. Для банкиров и бандитов. Под фонограмму. Понимаешь? Под «фанеру»! Споем им про революцию.

– Про революцию! – согласился Митя.

Из второго закона термодинамики следует: тенденции в развитии замкнутых систем проявляются в росте энтропии, то есть меры хаоса, постепенной потери организованности. Рок-музыка замкнутой системой и является. Если писать о ней долго, то и в текст проникнет, уже проник хаос. Хаос же текста может быть приятен автору, но автор все-таки должен думать и о читателе. А читателю нужны стройность предложений и организованность абзацев. Дабы остаться в ладу с читателем, я постараюсь остановить себя и закончить книгу.

Зима заканчивалась, и мокрые хлопья снега падали на вечернюю толпу возле станции метро «Василеостровская». Мужская часть петербургского народа покупала пиво в ларьках и тут же его жадно заглатывала. Женщины устало садились в трамваи, красота их лиц была обезображена заботами. Все, казалось бы, ждали весны, но когда она реально подступила, то вдруг выяснилось, что – или просто устали ждать, или не знали, на что теперь надеяться.

Я спустился по ступеням, прошел сквозь мужчин и женщин и пересек Средний проспект. Весь залепленный снегом, я свернул на 10-ю линию и прошагал еще метров двести. В конце длинного дореволюционного здания имелась дверь. Она оказалась открытой, и я вошел в нее. За дверьми переминался с ноги на ногу милиционер и не препятствовал. В коридор доносился гул голосов, в недрах клуба редкими звуками ухала бас-гитара.

– Раздевайся, Владимир! Вот гардероб. Сбацаешь пару песен? И Ильченко обещал. Дюша тоже тут.

Это в коридор вылетел Сева Грач в шляпе техасского рейнджера и набросился с вопросами-ответами. С Грачом мы учили одну историю в университете и слушали одну музыку после. Несколько лет Сева был директором у Майка и его «Зоопарка» – ничего хорошего в итоге из этой затеи не получилось.

Накануне весны девяносто восьмого в бывшей столовой открывался рок-н-ролльный клуб «Гараж». Меня пригласили, и я пришел. В вытянутом объеме зала публики уже хватало. Тридцать лет назад я в первый раз вышел на «большую» сцену клуба «Маяк», а большинства из присутствующих в «Гараже» еще не существовало даже в виде зародышей… Грач указал на свободное место рядом с лохматым поэтом Кривулиным, мрачно-молча жевавшим антрекот. Или отбивную. Но, видать, отбивную плохо били, поскольку Кривулину приходилось пилить мясо ножом в полную силу… Кирпичные стены разукрасили номерными знаками, и я решил – торопиловскую машину, когда она совсем развалится, отдам в «Гараж» дизайна для. Не успел я так подумать, как стодесятикилограммовое божество возникло в дверях. Яне видел Торопилу несколько месяцев, но он подсел рядом и начал с запятой:

– Черные силы нападают со всех сторон.

Напротив меня сидела художница с конфетной фабрики и с пониманием, но без интереса смотрела на Андрея Владимировича.

– Сегодня в финском консульстве у меня украли заграничный паспорт, – продолжил пират-генерал.

Он достал из полиэтиленового мешка пузатую бутыль хереса или не хереса и приложился к горлышку, а после предложил мне. Я отказался, а художница с конфетной фабрики согласилась.

– Никто мимо не проходил, а паспорт исчез!