Сандро из Чегема (Книга 2)

– - А где Теймыр?
– - наконец спросил Кязым, нарочно выждав.

– - Он уехал в Атары, -- ответила жена, -- а что ему передать?

Кязым знал, что он уехал в Атары.

– - А когда приедет?

– - Вечером обещал, -- отвечала жена, оживляясь тревожным любопытством, -- зачем он тебе?

– - Да вот у нас беда, -- неохотно ответил Кязым, -- брат в Кенгурске в плохое дело вляпался. Если в ближайшие дни не достану пятьдесят тысяч, он в тюрьму попадет. Думал, может, Теймыр мне займет...

– - Да ты что, спятил!
– - всплеснула руками жена Тимура.

– - Мы отродясь не видели таких денег!

– - Брат в беду попал, -- задумчиво повторил Кязым, -- думал, может, Теймыр займет, поделится...

– - Поделится?!
– - повторила хозяйка с гневным изумлением.
– - Да чтоб я похоронила своих детей, если у нас в доме есть хоть какие деньги, а не то что пятьдесят тысяч!

– - Так ведь жена не всегда знает, что есть у мужа, -- вразумительно сказал Кязым.

– - Да знать-то о чем?!
– - снова всплеснула руками жена Тимура.
– - Ты, я вижу, совсем рехнулся! Я ж тебе по-абхазски говорю -- мы и денег таких отродясь не видели!

– - Ну ладно, -- сказал Кязым, поворачивая лошадь и уже как бы самому себе вслух, -- я-то думал, займет, поделится...

– - Да делиться-то чем, очумелый?!
– - крикнула ему вслед жена Тимура, а Кязым, уже не различая слов ее долгих проклятий, сворачивал на верхнечегемскую дорогу.

Минут через десять он снова повернул с верхнечегемской дороги и поднялся к дому старого охотника Тендела.

Тендел сидел у самогонного аппарата в тени грецкого ореха. Он сидел боком к воротам и следил за тоненькой струйкой алкоголя, стекающей по соломинке в бутылку. Сейчас был особенно заметен на его лице сломанный ястребиный нос.

– - О Тендел!
– - крикнул Кязым, останавливая лошадь у ворот.

Тендел вскочил со скамейки, костистый, не по годам проворный старик, и глянул издали на Кязыма, сверкая своими желтыми ястребиными глазами.

– - Спешься, Кязым, спешься!
– - издали закричал Тендел, приближаясь.
– Испробуй моего первача! Светопреставление! Птицу на лету сечет, птицу!

Голос Тендела был до того пронзителен, что с первыми звуками его лошадь Кязыма шарахнулась было, но он ее удержал. Старый охотник явно напробовался своего питья, пока его варил.

– - Не могу, -- сказал Кязым, останавливая Тендела, пытавшегося распахнуть ворота перед мордой его лошади, -- я по делу спешу. Хочу спросить, когда ты пирушку устраиваешь?

У Тендела внук возвратился из армии, и он собирался отпраздновать это событие.

– - Послезавтра, -- сказал Тендел, несколько сообразуя свой голос с близостью собеседника, однако все так же полыхая желтыми ястребиными глазами, -- уж тебя-то известили бы!

– - Теймыра думаешь звать?

– - Как же его не позвать, разрази его молния, сосед!

– - Правильно, зови его вместе с женой!

– - А то не придет на дармовщинку-то!
– - зазвенел Тендел так, что лошадь опять попыталась шарахнуться.
– - Моя бы воля, я бы их в адское пекло пригласил!

– - Хорошо, -- сказал Кязым, поворачивая и без того все время воротившего морду коня, -- я, может, немного запоздаю, без меня садитесь!

– - А то б не сели!
– - крикнул Тендел.
– - Спешься все-таки, Кязым, не пожалеешь! Испробуй моей грушевой! Птицу на лету сечет, анассыни!

Но Кязым уже спускался к верхнечегемской дороге.

Остальную часть дня до вечера Кязым крыл дранью новый табачный сарай. Кунта помогал ему. Вечером, когда они закончили работу, Кязым договорился с ним, что они завтра с раннего утра отправятся в лес щепить дрань. Кунта не понимал, для чего им надо щепить дрань, когда ее еще оставалось на несколько дней работы. Но, как всегда, подчиняясь воле Кязыма, не стал перечить -- ему видней.

Кязым нарочно решил щепить дрань и завтра и послезавтра, чтобы до самой пирушки в доме старого Тендела не встречаться с Теймыром.

Рано утром, прихватив сыр и чурек, Кязым на целый день ушел с Кунтой в лес. Он предупредил жену, чтобы она, если его спросит Теймыр, не говорила, где он. Когда он вечером, побледневший от усталости, пришел домой, жена ему сказала, что Теймыр трижды заходил и спрашивал его.

Она об этом говорила ему, поливая из кувшинчика воду, а он, закатав рукава на сильных, волосатых руках и заложив воротник сатиновой рубашки, умывался.

– - Ну и что ты ему сказала?
– - спросил Кязым, подставляя огромные ладони под струю воды.

– - Я ему сказала, что ты пошел на поля, -- ответила жена.

– - А он что?
– - спросил Кязым и, не дожидаясь ее ответа, плеснул на лицо воду и с хрустом потер ладонями защетинившиеся щеки.

– - А он спросил: "Правда ли, что брат твой попал в беду?"

Жена подала Кязыму мыло, и он, намылив руки и лицо, снова подставил ковш ладоней под струю воды. Нуце хотелось побыстрей ему все рассказать, но она подчинялась его ритму. Снова плеснув в лицо воду и снова подставив под струю ладони, он наконец спросил:

– - А ты что?

– - А я говорю: "Правда!" -- как ты научил.

– - А он что?

– - А он говорит: "Какого дьявола твой муж просил поделиться?! Чем это я должен делиться?!"

– - А ты что?

– - А я говорю: "Откуда я знаю! Это ваше мужское дело".

– - Правильно, -- одобрил Кязым, протирая мокрыми руками свою крепкую с выпуклым кадыком шею, -- я вижу -- ты умница.

– - А он еще два раза приходил. Говорит: "Не нашел его ни на плантациях, ни на кукурузниках". А я говорю:

"Может, в правление ушел". А он говорит: "Ну я его там перехвачу!" Никогда в жизни я столько не врала!

– - Ты умница, -- сказал Кязым, разгибаясь, -- другого слова не подберешь.

– - То-то же, -- сказала Нуца довольная, -- хоть раз в жизни признал меня умной.

– - Ну-ну, -- сказал Кязым и, сняв с ее плеча полотенце, вытер лицо и руки.

Отдав жене полотенце, он вошел в кухню и, усевшись перед огнем на скамью, стал сворачивать цигарку. Он сильно устал за этот день, но был доволен и тем, что они с Кунтой много драни нащепили, и тем, как вел себя Теймыр, и особенно тем, что он это поведение предвидел.