Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

Но это с ним уже случалось в урочищах старой Москвы в его далекой юности. Он сжался в пружину, готовую развернуться, стараясь, однако, показаться размякшим, покорившимся. И вдруг выпрямился, отбросив врагов, скинув проклятую петлю. Но тут же десяток рук с удвоенной яростью вцепились в его тело.

Вертоград полнощный сиял огнями в три жилья. Из верхних окон слышалось неторопливое: "Пас!", "Прикупаю!", "Козыри трефы!" Двигались тени, звучала странная музыка, а у крыльца ожесточенно дрались люди, сыпались удары кулаков, слышались ругательства, всхлипы.

Максюте удалось раскидать нападающих - сколько их было? Он побежал огородами, между грядок с укропом стремился к Мойке.

Река Мья, или в просторечии Мойка, в те годы не была проточной. Начинаясь средь болот Царицына луга, она лениво петляла, образуя заводи. Царь Петр повелел прорыть каналы, спустить ржавую воду, а берега укрепить бревнами. Всюду валялись эти бревна.

Максюта бежал по тропинке и слышал за собой настигающий топот: видимо, враги решили с ним покончить. Раненая нога не давала ему бежать скорее. Соображал на бегу, что попадает меж канав и ничего ему не остается, как броситься в вонючую воду.

У берега он круто повернул и побежал вдоль речки, распугивая диких уток, которые там гнездились. Добежав до старой ивы, склонившейся к воде, он увидел совсем невдалеке мостик, и по этому мостику шли, разговаривая, какие-то прохожие.

Но поворачивать было поздно. Он схватился за корявый ствол ивы, а преследователи вцепились в него. Академический кафтанчик затрещал. "Бедный Миллер!" - подумал Максюта.

Между тем люди, проходившие по мостику, услышали шум схватки.

– Глядите!
– крикнул шедший впереди.
– Тут кого-то избивают!

– Брось, Антиох, - отвечали ему товарищи.
– В Санктпетербурге вечно кого-нибудь избивают. Лучше досказывай про Остермана!

– Ой, братцы, - не унимался тот.
– Здесь пятеро нападают на одного!

– Экий ты рыцарь!
– засмеялся один из его спутников, самый высокий, и крикнул нападавшим на Максюту: - Остановитесь! Всем немедленно подойти сюда!

– Ишь командир!
– с досадой сказали держащие Максюту.
– Ты что, тоже из полиции?

– А вы что, ослепли! Не так темно, чтобы мундиров не видать. Мы преображенцы!

– А нам наплевать!
– нагло отвечали ему.
– Преображенцы, так и ступайте своей дорогой!

Накинув петлю, они спешили покончить с Максютой.

– Ах, наплевать?
– в один голос вскричали на мостике.
– А ну, преображенцы, затронута наша честь!

Вжикнули шпаги, выдираемые из ножен, раздался топот ног. Максюта почувствовал освобождение, жадно глотал воздух.

– Евмолп, не кипятись!
– кричали где-то за спиной. У них ножи!

Но преследователи Максюты боя не приняли, ринулись наутек.

– О-го-го!
– смеялись преображенцы. От тебя, Евмолп, от одного все пятеро разбежались.

Да это лакеи, презрительно отвечал тот.
– Нет ли лучше кусочка тряпки, руку перевязать?

– Ты ранен?

– Пустяки, царапина. Я вырвал нож у одного татя, который хотел его в жертву свою засадить.

Преображенцы подозвали слуг, следовавших в почтительном отдалении. У них в сумках были все лекарства, необходимые на случай дуэли или потасовки.

– Вас ограбили?
– участливо спрашивали освободители.

Максюта все еще обнимал ствол ивы, уткнувшись в шершавую кору. Дрожь его била, хоть он и в боях бывал, и видывал всякое.

– Дайте ему в себя прийти, - говорил самый высокий из преображенцев, горбоносый и с турецкими усами. Он рассматривал кривой нож, вырванный у противника.
– А ты, Евмолп, герой настоящий. Прямо Дон Кихот гишпанский, хотя в своей сельской простоте, наверное, ты и не знаешь, кто он есть.

– Лекарство ему!
– указал тот на Максюту.
– Да побыстрее. Лакрицу или что-нибудь мятное. А насчет Дон Кихота мы тоже кое-что знаем, как он с ветряными мельницами сражался. И все же, господа Кантемиры, скажу по-прежнему: плевал я на все ваши книжки! Не будь я мценский дворянин Евмолп Холявин!

Услышав это имя, Максюта поднял лицо. Перед ним действительно стоял его сосед по домику вдовы Грачевой.

6

– Ба, что за встреча!
– вскричал Холявин, тоже разглядев, кого он выручил.
– Это же не кто иной, как бравый корпорал градского баталиона, предмет воздыханий моей служанки!

– Господин Тузов!
– воскликнул и Антиох Кантемир, узнав унтер-офицера, которого накануне граф Рафалович выставил с лекции.

Третий преображенец, черноусый как янычар, подумал, что его товарищи встретили доброго приятеля, и поспешил представиться:

– Сербан Кантемир, бездарный старший брат гениального младшего.
– Он толкнул Антиоха локтем и захохотал.

– Вот бы знал, кого спасаю, - сказал Евмолп, - вовек бы клинка не вынимал.

– И одет как-то странно...
– размышлял Антиох, глядя на порванный миллеровский кафтан.
– Неужели правда он шпион и его за это били?

– Хо-хо!
– сказал Холявин.
– Скорее всего, он с девицей здесь гуляет, оттого чуть вилы в бок и не заработал!

– Оставьте!
– провозгласил Сербан, который вдруг почувствовал симпатию к удрученному Максюте.
– Шпион! Девицы! Этого не может быть, потому что... потому что... Как это по-русски? Рожа у него честная.

– Так не желаете?
– предложил Антиох.
– Мы дадим вам своих людей, и они проводят вас домой.

– Благодарствуйте, - вымолвил наконец Максюта, отрываясь от дерева. Но я должен тотчас вернуться в тот вертеп.

– Куда, куда?
– воскликнули князья Кантемиры.

– Туда же, куда идем мы, - усмехнулся Холявин.
– И я знаю, что ему там надо. Философский камень он там ищет.

– Философский камень!

– Ну да! У нас вся слободка только и говорит, что украденный тот камень надо искать в одном из вольных домов.

– Чушь!

– Для чистой науки, может быть, и чушь. Но для него-то это служба. Шумахер его в Сибирь упечет.

Все принялись обсуждать горестное положение Максюты.

– Ну, любезный Тузов, - сказал Евмолп, - я знал, что ты, братец, хамоват, господского сословия не чтишь. Но что ты еще и глуп, этого, прости, я не знал.

Оба Кантемира схватили его за рукава, прося быть терпимей.

– А что?
– продолжал Холявин.
– Ну как же не глуп? Идти в логово татей одному, без плана, без страховки? Да и зачем? Надеется увидеть камень тот где-нибудь на буфете, схватить его и бежать? Ха-ха-ха!