Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

Бурмистр стал толковать вдове, что дело поправимое, лишь бы найти Алене человека солидного, в летах, который бы ее выкупил. Вдруг внимание завалинки было отвлечено на другое.

8

От Кикиных палат спускался унтер-офицер Тузов. Он был любимец завалинки, хотя некоторые считали его гордецом, который ни с кем компании не водит. Трепальщик Ерофеич, завидев унтер-офицера, вскочил, пристукнул босыми пятками и сделал под козырек.

– А, Максюта!
– захихикал карлик Нулишка.
– Говорят, ты там философский камень потерял?

Максим хотел взять его за ухо, но карлик извернулся и высунул язык.

– И-и, ярыга несчастный! А правда ли, тебе за то Шумахер каторгу обещал?

Завалинка охнула, а бурмистр, крестясь, воскликнул:

– Проклятый немец!
– и тут же извинился перед Миллером, так как он не всех немцев имел в виду, а только прохвоста Шумахера.

– Да что ж он такое, этот философский камень, или как его там? воскликнула из своего окна Грачиха.
– Ежели из-за него люди в такое неистовство впадают!

Взволнованный студент Миллер вскочил и заговорил что-то на невероятной смеси языков, делая при этом категорический жест рукой, будто что-то отбрасывая, отвергая. Но так как его никто не понял, завалинка продолжала судачить по поводу чудесных свойств философского камня.

Максим Тузов усмехнулся и собрался ступить на первую ступеньку крыльца, как Ерофеич потянул его за полу кафтана.

– Постой, брат корпорал! Я скажу тебе, где обретается твой камень...

Все умолкли, зная, что Ерофеич что-нибудь отмочит. И правда, он наклонился, сделал круглые глаза.

– Сонька его похитила! Сонька Золотая Ручка! Все даже руками замахали. Эк, куда хватил! Сонька - разбойница, потатчица, об ней весь Санктпетербург говорит, но чтоб философский камень, да из Кунсткамеры...

– Трепальщик он и есть трепальщик, - сказал пренебрежительно бурмистр, поднимаясь, чтобы идти домой.

Постой, погоди, народоправец, - не сдавался Ерофеич.
– А знаешь ли ты, как та Сонька у светлейшего князя перину с кровати утащила?

Бурмистр не удержался от соблазна, чтобы не сесть на прежнее место. Грачиха даже из дома вышла, присела на ступеньки, а Нулишка чуть не на колени к ней забрался.

– Повстречал как-то Соньку светлейший на самом на Сытном рынке. Говорит, хорошо-де ты, Сонька, воруешь, пока еще мне ни разу не попалась. Вот давай, говорит, с тобой об заклад побьемся, что меня, светлейшего князя, генерал-губернатора и фельдмаршала войск российских, тебе, Соньке, ни за что не обокрасть.

– Ну!
– торопили слушатели, пока Ерофеич скреб в своем кисете.

– Вот вам и ну! Сонька князю ответствует: а хочешь, мол, светлейший, я из-под тебя и из-под твоей супруги перину выкраду целиком? Светлейший туг сильно смеялся, потому что дворец его, что на Васильевском острову, сами знаете, в семь рядов клевретами окружен. А Сонька ночью оделась трубочистом - порточки такие узенькие, черная шляпа, кочерга - и через камин явилась Прямо в покой. Видит, на господской кухне кувшин стоит с квашней, наутро тесто делать, князю, хе-хе, пирожки печь.

Пока он заправлялся понюшкой, завалинка трепетала от страха и любопытства.

– Ту квашню, - продолжал Ерофеич, еще понизив голос, - Сонька взяла и вылила князю и княгине в постель, а сама до поры спряталась. Вот пополуночи светлейший проснулся да с испугу перину ту самолично в окно выбросил, а там Сонька со своими татями - и была такова.

– Сказка!
– заключил, отсмеявшись, бурмистр Данилов.

– Да ей-же-богу!
– не сдавался Ерофеич.
– А вот, послушай, был некогда откупщик, фамилия его Чистоплясов.

– Как же!
– подтвердил Данилов.
– Кровопийца известный, деньги в рост давал. Ни вдовы не жалел, ни сироты.

– Точно!
– поднял палец Ерофеич.
– А знаете, через что он умер? опять же через Соньку.

– Ну уж, поди ты прочь, это уж чепуха!
– Бурмистр даже отвернулся.

– Ан не чепуха! Слушай-ка лучше, господин слободоначальник. Прознала как-то Сонька через своих сообщников, а у нее они везде, что в некоем кабаке тот откупщик хвастался, будто у него на сеновале кубышка спрятана, а в ней - миллион!

Вдова Грачиха изумленно ойкнула, остальные зачарованно молчали.

– Забралась она к нему на сеновал, а тут, как назло, сам откупщик дверь отмыкает, проведать свое сокровище пришел.

Последний луч солнца угас за далеким шпилем Адмиралтейства. В церквах звонили ко всенощной.

– А, Сонька, - продолжал Ерофеич, - Сонька не растерялась, во, бой-баба! Видит, в углу коса, та самая, которой луга косят. Взяла ее в руку, зубы оскалила, точно как наш Преображенский сержант, господин Холявин. Молвит Чистоплясову: "Разве ты меня не признал? Глянь-ка попроворнее - я ведь смерть твоя, за тобой пришла. Сейчас косою тебя вжик!" И повалился замертво тот откупщик, сердце его таковых речей не вынесло.

– А Сонька?

– Что Сонька? Сонька кубышку под мышку - и ищи ветра в поле.

– А миллион?

– Деньги те Сонька бедным раздала. На что ей деньги? С нее хватит росой умыться, из ключа напиться.

9

Сбросив ремень и портупею, Максюта опустился на скамью. Свеча чадила, но не было сил встать, поправить. Голова гудела, как пчелиный рой.

Подобно тени появился в горнице сожитель - студент Миллер. Деликатно направился в свой угол, где прямо на куче книг была приготовлена ему постель. Максюта подобрал его, выброшенного драгунами, среди разоренных коллекций и поместил к себе.

Максим Тузов неплохо говорил по-немецки, объясняя это так:

– Три года стоял с гарнизоном в Померании. Была там немочка одна. Проси, говорит, у своего начальства отставку. У меня, говорит, есть сбережения, купим мельницу и заживем.

– И что?
– спросил Миллер.

– Что видишь, милый Федя. Служил семь лет, а выслужил семь реп.

– И об офицерской перевязи уже не мечтаешь?

– Теперь войны нет, - усмехнулся Максюта.
– Никого не убивают, в полках вакансий не образуется. А недорослей дворянских понаехало, куда нам с ними тягаться. Остается одно - случай.

– Как это - случай?

– В милость попасть, либо в штаб, либо при начальстве. А то, поднимай выше, при дворе. Как говорит наш Ерофеич, царевне пятки чесать.

– А может, тебе учиться, добрый Максюта, науки изучать?

– Э, брат! Проплясал я свое ученье, на балалаечке проиграл.

– А то давай начнем?
– Очочки Миллера весело заблистали.
– Я тебя буду учить всему, что знаю. Я все-таки магистр Тюбингенского университета, у меня и грамота есть, печать - ух, огромная! А ты станешь меня русскому языку учить.