Санскрит во льдах, или возвращение из Офира

Человечество, проникнутое духом бесклассового общества, не может не ужаснуться, окинув разумным взглядом свою прошлую борьбу с природой, приводившую к вымиранию целых видов животных и задерживающую до сих пор развитие и усовершенствование многих видов<…>Настанет время, когда человек — эксплуататор природы превратится в человека — организатора природы…

Вот в кратких чертах та утопическая концепция, которая интересовала меня 6–7 лет назад, когда я писал «Торжество земледелия». Передо мной открывалась грандиозная перспектива переустройства природы, и ключом к этой перспективе была для меня коллективизация деревни, ликвидация кулачества, переход к коллективному землепользованию и высшим формам сельского хозяйства. Об этом я и хотел написать в своей поэме» [37] .

37

Заболоцкий П.

Столбцы… Л., 1990. С. 352–353.

В который раз сталкиваемся с известным законом художественного творчества: что бы ни говорил автор о своем произведении, оно имеет собственный смысл, не обязательно совпадающий (и чаще всего не совпадающий) с намерениями создателя. Заболоцкий, по его признанию, писал гимн коллективному земледелию, получилась (об этом я неоднократно писал) во всяком случае не торжественная вещь.

Используя приемы сюрреализма, поэт изобразил нерешаемость проблемы человека, и критика, похоже, догадалась об этом, однако, скорее всего, предпочла спрятаться за «пасквиль на колхозный строй». Осуществляемая утопия, какою был советский режим, не любила неясного, нерешаемого; дорожила отчетливыми формами, простыми ответами; пестовала внешние признаки радости, энтузиазм, веселье. Нельзя исключить, поэтому критика молчала о нерешаемости, читаемой у Заболоцкого, и говорила о «колхозном строе» — это близко, доступно, очевидно, хотя в стихах об этом и не сказано. Но, повторяю: никаких психо-, или гносео-, или онтологических задач; все задачи либо решены и требуют лишь технологического оформления; либо вот — вот будут решены («вот — вот» — синоним «сейчас», «немедленно», «вдруг»).

Технологизмом как якобы сущностью происходящего объясняется, почему одно из частых слов общественного (официального) лексикона, одна из популярнейших фигур литературы, искусства — инженер, специалист по разработке и внедрению технологий, исследователь (вирусов, полярных льдов, верхних слоев атмосферы, внутреннего строения вещества). Правда, и здесь предпочитались ясные, простые, непротиворечивые решения — ответы, даже — если это не было связано с обороной — вопреки истинам науки.

Заболоцкий в «Торжестве земледелия» нарушил нормы реализуемой утопии, пускай невольно — это и не входило в его замыслы, доверься мы его замечаниям 1936 г. (не верить нет оснований). Он думал,что пишет о торжестве колхозного земледелия, вышел иной смысл — торжество косных материальных сил, всепобеждающей смерти, а не колхозного строя.

Осознанно поэт возлагал надежды на будущее. Он родился в 1903 г. и, подобно многим ровесникам, верил в революционные преобразования (между стихами «Прощание», 1934 г. и «Ходоки», 1954 г., двадцать лет, но эта вера сохраняется незыблемо, несмотря на то, что произошло с поэтом за это время).

Однако поэтический дух в Заболоцком сопротивляется его уму и вере: поэзия открывала неизживаемое неблагополучие бытия, не преобразуемое никакими социальными средствами. У него много стихов, где мрачный, неизбывный пафос жизни как непреодолимой смерти выражен с абсолютной поэтической прямотой, причем начиная с 1926 г., когда появились первые стихи 23–летнего автора, это содержание его лирики открывалось глубже и глубже.

Сначала оно воплощалось в образах сюрреалистических, напоминая поэтику раннего футуризма, как, например, в стихотворении «Движенье» (1927):

Сидит извозчик, как на троне, Из ваты сделана броня, И борода, как на иконе, Лежит, монетами звеня. А бедный конь руками машет, То вытянется, как налим, То снова восемь ног сверкают В его блестящем животе.

Неприкрыто несчастно — дисгармонический быт изображен в стихах «На рынке» (1927), «Ивановы» (1928). Нельзя отбросить предположение, что острое и внятное в передаче поэтического слова ощущение ужаса жизни (вопреки насаждаемым идеям благополучия) и могло вызвать в сознании Заболоцкого утопическую мечту: раз уж люди не годятся, последняя надежда на зверей, которые начнут новую человеческую породу. Волк станет новым человеком, сколь ни безумна мечта. В 1926 г. написано стихотворение, поддерживающее предложенную гипотезу:

В жилищах наших Мы тут живем, умно и некрасиво. Справляя жизнь, рождаясь от людей, Мы забываем о деревьях.

Эти строки объясняют натурфилософскую, «предсократическую» утопию поэта: люди недостойны собственной разумности, от людей — некрасиво. Разум попал в неудачную форму, эволюционная проба зашла в тупик, поэтому следует извлечь разум, вернуть природе — в цитированном стихотворении люди на глазах наших становятся деревьями:

Мы стали тоньше. Головы растут, И небо приближается навстречу. Затвердевают мягкие тела, Блаженно деревенеют вены, И ног проросших больше не поднять, Не опустить раскинутые руки.

Но здесь же основание противоречия поэзии Заболоцкого 20–30–х годов. Что ж, природа спасает, но в спасении, на которое рассчитывает поэтическая утопия автора, есть червоточина. Из стихотворения 1929 г. «Прогулка»:

Вся природа улыбнулась,

Как высокая тюрьма.

Тогда же (стихотворение «Змеи»):

И природа, вмиг наскучив,

Как тюрьма, стоит над ним.

В том же году написаны стихи «Искушение» с ужасной картиной трупного распада:

Дева ручками взмахнула, Не поверила ушам, Доску вышибла, вспрыгнула, Хлоп! И лопнула по швам. И течет, течет, бедняжка, В виде маленьких кишок. Где была ее рубашка, Там остался порошок. Изо всех отверстий тела Червяки глядят несмело, Вроде маленьких малют Жидкость розовую пьют. Была дева — стали щи.

Вот она, природа, на которую надеялся поэт, которой хотел вернуть разум, — напрасно, там ему делать нечего, если он и у людей некстати. Поэтическое сознание Заболоцкого начинает догадываться: торжество земледелия — похоронно, «была дева — стали щи».

В 1929 г. (когда написаны и все предыдущие стихи, в которых природа предстает в самом неблагом обличье: видно, год каких-то тяжелых состояний, смятений в уме), — в небольшой вещи «Меркнут знаки зодиака» попадаются слова:

Высока земли обитель. Поздно, поздно. Спать пора! Разум, бедный мой воитель, Ты заснул бы до утра.

Печальное обращение, невозвратная, похоже, потеря веры в разум, прежде казавшийся началом и концом вещей, единственным безотказным залогом спасения. Возможно, в эту-то пору, конец 20–х — начало 30–х годов, поэт осознает: природа не только не спасает — в ней таятся погибель, вечно стерегущая человека смерть. Какие социальные преобразования, колхозы, планы, мечты? Что могут они перед неизменным ликом смерти? Вот в каком смысле «торжествует» земледелие: это смерть забирает всех себе под землю — настоящее и безостановочное «земледелие».

В стихотворении «Лодейников» (1932, 1947) изображена страшная, безысходная картина, опровергающая прежнюю натурфилософскую благодать:

Лодейников склонился над листами, И в этот миг привиделся ему Огромный червь, железными зубами Схвативший лист и прянувший во тьму. Так вот она, гармония природы, Так вот они, ночные голоса! Так вот о чем шумят во мраке воды, О чем, вздыхая, шепчутся леса! Лодейников прислушался. Над садом Шел смутный шорох тысячи смертей. Природа, обернувшаяся адом, Свои дела вершила без затей.

Обернулась адом,потому что раньше, в счастливое время надежд, поэт полагал ее средоточием благодати едва ли не райской. Теперь, прозрев (образ слепого, слепоты, незрячих очей существен в поэтике Заболоцкого, и зрение, зрительные приборы: очки, микроскоп, телескоп; зрительные искусства: живопись, кино, театр — заметны в жизни его лирического героя), он увидел, какова она. Это заставляет отказаться от былых утопических упований, от торжества земледелия, которое оказалось «природы вековечная давильня» (с. 161). Правда, здесь же Заболоцкий напишет: