Санта на замену: Тур извинений

Брайан пожимает ему руку с широкой улыбкой.

— Крутая борода, парень.

— У Брайана она не растёт, — шепчу я Николаcу, чтобы поддразнить зятя.

— Не позорь меня перед новым крутым парнем! — отвечает Брайан, подмигивая.

— Ладно, что же, подарки? — предлагает Энн, похлопывая детей по спине. Те уже уносятся в гостиную, где стоит ёлка и, наверняка, слишком много подарков. — Откроем их, а потом поедем к матери? — спрашивает она. — Если всё в порядке.

— Это идеально, — отвечаю я.

Я притягиваю её к себе, заключая в последнее, самое важное объятие дня.

— Я рада, что ты здесь, — говорит она. — И не думай, что мы забыли про это, Бим.

— Про что? — спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.

Брайан убегает наверх, а через несколько секунд с лестницы падает свёрток. Он приземляется у моих ног: пижама с теми же снеговиками, только бирюзового цвета, перевязанная серебристой лентой.

— И, к счастью для тебя, я набрал вес в этом году! — кричит Брайан, бросая ещё одну, побольше. — Тебе тоже, Николас!

Ник поднимает свёрток, разглядывая ткань, узор и весь этот рождественский антураж.

— Не обязательно, — шепчу я ему.

Но Ник качает головой, и в его глазах я вижу нечто большее. Он берёт пижаму, прижимает её к груди и говорит:

— С удовольствием.

Его улыбка с ямочками — самый удивительный подарок, о котором я даже не мечтала, но искала всё это время.

Энн глубоко вздыхает и разводит руками, словно пытаясь собрать всех в кучу.

— Так, через пять минут у нас булочки!

Кто громче — дети, Брайан или Николас, я уже не разбираю. В доме звучит настоящий праздничный хаос.

***

Рождество в учреждении, где живёт мама, каждый год проходит одинаково — и это не так уж плохо. Персонал старается создать уютную атмосферу: кругом огоньки, на тёплом камине висят рождественские носки, а из колонок тихо звучат лучшие рождественские мелодии. Всё сделано так, чтобы семьи чувствовали себя комфортно.

Дети, как всегда, рады увидеть бабушку, а я, как всегда, нервничаю. Рука Николаса постоянно сжимает мою, и каждое его тёплое прикосновение словно наполняет меня спокойствием.

Мама сидит в своём привычном кресле у камина. Огромное, оно могло бы поглотить её целиком, если бы не дети, облепившие её со всех сторон. Они показывают новые игрушки, которые распаковали утром.

Мама, кажется, заинтересована — может быть, ей действительно небезразличны приключения Базза и Вуди. Даже если она не знает этих героев, я чувствую, что детей она никогда не забывает. Они словно врезались в её память, яркий маяк надежды на будущее, который компенсирует утраты прошлого.

Я неуклюже подхожу к ней — как всегда в последние годы, хотя в этот раз всё сложнее, потому что я должна представить ей Николаса. Моего Николаса.

— Мам, это… мой… парень?

Я стараюсь, чтобы это не прозвучало как вопрос, но мой щенячий наклон головы выдаёт меня с головой.

— Парень, — эхом повторяет Ник, улыбаясь своей ямочкой и протягивая маме руку.

Она оценивающе смотрит на него, а потом многозначительно подмигивает мне. На душе становится легче.

— Очень приятно, Николас, — говорит мама.

Элегантно. Милостиво. Настоящая мама.

И затем начинается ожидание. Ну, моё ожидание.

Я жду того самого неприятного вопроса: «А где ваш отец?». Он звучит каждый год. И, по словам Энн, в последнее время всё чаще. Я жду, словно готовлюсь к надвигающейся снежной буре из воспоминаний, которым не место в настоящем.

Но проходит полдень, и, даже после того, как мы наелись медовой ветчины, съели слишком много тёплых круассанов и с трудом запихнули в себя фруктовый кекс, этот вопрос не звучит. Мама лишь иногда улыбается и спокойно пьёт мятный чай.

Мы дарим подарки — семейные фотографии в рамках, которые вызывают у неё радостное умиление, и мой подарок — новый рождественский альбом на диске, за который я получаю ещё одно многозначительное подмигивание.

Чувствуется что-то… от мамы из прошлого. Но в то же время — другое.

Когда я, наконец, набираюсь смелости сесть рядом с ней дольше, чем на пять минут, её взгляд останавливается на моём запястье.

— Какие красивые часы, — говорит она. — Похоже на часы Фредерика.

Вот оно. Я знаю. Жду. Тот самый вопрос, от которого сжимается грудь. В этом году он уже не должен причинить боли.

Но ничего не происходит. Она просто улыбается, как будто ждёт от меня какой-то реакции. И я решаю ответить.

— Да, — говорю я. — Это часы папы.

— Точно, — кивает мама. — Знаешь, я очень по нему скучаю.

Горло сжимается. Даже несмотря на то, что дети носятся по комнате, гоняясь за игрушками, а Брайан упал на пол, позволяя использовать себя в качестве декорации, Энн поворачивается в нашу сторону и удивлённо улыбается.

— Мы тоже, мам, — говорит она.

Я кладу руку на её ладонь. Вокруг звенят колокольчики, рождественская мелодия мягко обволакивает нас, а Николас нежно целует меня в макушку, как он любит.

Это рождественское чудо, я назвала бы это именно так, если бы вообще верила в такие вещи.

Но, с моей семьёй и моим идеальным Сантой — нет, моим идеальным мужчиной — рядом, я, кажется, начинаю верить.

ЭПИЛОГ

Четыре года спустя. Рождество.

Николас

Рождество всегда превращается в хаос. Казалось бы, с годами мы должны были привыкнуть: заранее бронируем утренние рейсы из Святого Рудольфа, готовим праздничные наряды… Но попробуй справься с двухлеткой, который только что освоил искусство беготни на своих маленьких ножках.

Я бегу за сыном в гостиную дома Энн, своей золовки, ловлю его на руки и дую ему на живот, как на барабан. Это единственный способ заставить его так хохотать, чтобы можно было надеть на него куртку. Этот приём я освоил пару месяцев назад, и он до сих пор приводит Бёрди в восторг.

— Ручки вверх! — командую я.

— Нет! — отвечает он с улыбкой, которая ему нравится даже больше самого слова.

— Да! — возражаю я, едва сдерживая смех.

Он просто заходится от хохота, позволяя мне ловко надеть на него куртку одним движением.