Сара Бернар. Несокрушимый смех
Шрифт:
Это тоже, мне кажется, совсем неплохо. Согласитесь! Странно все-таки, что именно мне приходится приводить высказывания лучших Ваших критиков, словно я должна поддержать Вас… Похоже, Вы чем-то опечалены, или я ошибаюсь? Меня сильно огорчит, если моя просьба обратиться к воспоминаниям навеяла такую грусть. А тот несокрушимый смех, о котором мы говорили, – что с ним сталось?
Сара Бернар – Франсуазе Саган
Тот несокрушимый смех, моя дорогая, слава богу, меня не оставил! И если мне взгрустнулось, то потому, что именно в 1895 году, возвращаясь из Южной Америки, я ударилась ногой на этом проклятом судне, и с тех пор у меня стало болеть колено. Из-за этой скверной травмы моя жизнь вплоть до самой ампутации была отравлена, и порой мне трудно было смеяться. Но поверьте, я все-таки хорошо посмеялась в этот период успехов и легкой жизни. Не сомневайтесь, я все-таки имела возможность иногда по достоинству оценить «весь Париж», как теперь говорится, – да и тогда уже это было принятое словосочетание. Представьте себе, ко мне в гримерную явился однажды
Монтескью был одним из лучших моих друзей. Он был безумно забавным, безумно одаренным и порою, должна признаться, безумно злым. В 1880 году он был очень красивым и живым, даже неподражаемым. Это он привел меня, чтобы я почитала, ну конечно же, его собственные стихи, к графине Греффюль, которая, думается, стала прообразом герцогини «У Германтов» Пруста; это он брал меня на светские празднества, это он нередко помогал мне репетировать классические роли, и с помощью Кью-Кью я познакомилась с Поцци, Д’Аннунцио и самими Гонкурами. Но зато уже без его помощи я встретила Жюля Ренара. Он был самым недоверчивым мизантропом на земле, самым нелюдимым и самым настоящим, какого только можно вообразить. Он пришел ко мне случайно, как приходят посмотреть на колдунью; я только и сделала, что поговорила с ним непринужденно, и мы сразу стали хорошими друзьями. Его я очень любила. Несравнимо больше, чем иных, считавшихся более блистательными.
Франсуаза Саган – Саре Бернар
Самое замечательное в Вашем случае то, что Вы нравились таким разным людям, как Жюль Ренар и Монтескью, как Генри Джеймс и Лоти, как Пруст и Уайльд, как Жан Лоррен и Леметр. Людям столь разным, столь фанатичным, столь пристрастным в своем выборе, этике, вкусах. Исключительным людям. Вы, безусловно, обольстили каждого из них, и каждый из них написал о Вас. В романе «Актриса Фостен» Эдмон де Гонкур создал Ваш портрет, который мне очень нравится. Он писал: «Она сохранила стремительный ритм деятельной, подвижной, кипучей жизни, непохожий на вялое колыхание светских женщин, а скорее напоминавший неуемное бурление крови, подаренное детством, жизни такой животворной, что встреча с ней таила в себе нечто пьянящее для других, делая их разговорчивыми, общительными, остроумными. И если в определенные дни она, подобно всем женщинам, бывала раздражительна, и даже сильнее, чем другие, то приступ длился совсем недолго и она вскоре начинала дурачиться».
Вы обольстили даже мужчин, не имевших особого пристрастия к женщинам. Монтескью, разумеется, но то был друг. Однако был еще и Оскар Уайльд, который говорил, что мог бы жениться на трех женщинах: на Вас, Лили Лангтри [41] и королеве Виктории (последняя, полагаю, была названа в шутку). Вы обольстили Лоти, который, думается, отдавал предпочтение матросам, но в то же время был без ума от Вас. Вы обольстили… А кого Вы не обольстили? Скажите, кого Вы не обольстили в свое время, меня это очень интересует. Разумеется, я говорю о людях, которых Вы встречали. Это все равно как если бы некая актриса теперь, в наше время, в мой век, приходится признать менее забавный, безумно ценилась бы, вызывала восхищение, желание у Сартра, Ануя, Барийе и Греди, у Беккета, Мальро, Дюра, д’Ормессона, Пуаро-Дельпеша и Леклезио. Можно ли в действительности вообразить такое? А что касается Вас, то я уж не говорю ни о себе, ни о Бернаре Франке: со мной и так все ясно, а его я достаточно хорошо знаю, чтобы не сомневаться: он сразу же, заодно с Шазо, разумеется, и с Бобом [42] , был бы покорен Вами. Вам это может показаться удивительным и даже самонадеянным, но я очень хорошо представляю себе Вас в гостях у меня, в Нормандии, в Экмовилле вместе с «Вашей милочкой», Вашим сыном и Вашими друзьями. Думаю, мы хорошо провели бы время… А как бы мы смеялись! Странно, начиная эту книгу, я ни минуты не думала, что могла бы мечтать о том, как Вы приедете провести уик-энд ко мне. А теперь мне действительно этого очень хочется!
Сара Бернар – Франсуазе Саган
Ну что ж, откровение за откровение! Я с радостью приехала бы к Вам, обожаю Нормандию, но должна признаться, что я всегда лишь проезжала мимо, ибо есть более прекрасное место, чем Нормандия, это Бель-Иль! Вы знаете Бель-Иль? Это рай на земле! Как раз примерно в то самое время, до которого мы с Вами дошли, я и обнаружила Бель-Иль.
А пока в окружении всех тех поклонников, которых Вы мне приписываете, восхваляемая толпой, охраняемая и превозносимая множеством прекрасных господ, со следующей за мной по пятам оравой молодых любовников, я все-таки ощущала, что мне чего-то недостает, чего-то существенного в моем ремесле. Мне хотелось найти автора, который
увлек бы публику как-то иначе, без историй о роковых женщинах, хотя их роль пришлась мне по душе, тем более что в театре это был новый персонаж, и мне интересно было создавать его, к тому же я сама была таковой в глазах публики, а порой и в своих собственных. Правда, совсем в ином смысле: публика видела во мне женщину, управляющую своей судьбой, а я считала себя ее жертвой. Разумеется, не переставая при этом смеяться. Всегда смеясь. Ибо порой было над чем посмеяться.Но мне хотелось нового дыхания, нового веяния, сама не знаю чего. Мне не удавалось ни определить это, ни отыскать человека, который бы создал нечто подобное. И тем не менее в один прекрасный день он явился. Он отыскался даже еще до Бель-Иля, что упростит мой рассказ и облегчит Вашу запись. Но прежде чем перейти к этой героической и возвышенной ступени и оставить позади все мое войско, хочу сообщить Вам, что если Лоти очень любил матросов, то он очень любил и женщин, во всяком случае меня, и вполне убедительно доказал мне это. По поводу Лоти, как, впрочем, и других, у меня всегда вызывало досаду вот что: как только мужчина, который любит женщин, начинает любить еще и мужчин, все говорят лишь о его любовниках и уже никогда о любовницах, даже если он всегда отдавал предпочтение последним. Ну да ладно! Со своей стороны, признаюсь, что если бы я была мужчиной, то, выбирая между добродетельными женщинами, которые, глазом не моргнув, зачинают детей, принуждая вас к браку, и женщинами легкого поведения, которые, не задумываясь, награждают вас сифилисом, признаюсь, что если бы я была мужчиной, то, возможно, сочла бы более безопасным проявить интерес к лицам того же пола, что и я. Надеюсь, что теперь, когда прогресс, похоже, доказал свои преимущества, в Вашем обществе мужчины подобного рода подвергаются меньшей опасности.
Франсуаза Саган – Саре Бернар
О, нельзя сказать, что это действительно как-то уладилось. По-прежнему очень трудно предаваться любви, не получая самых различных осложнений. Но поговорим о вещах более веселых. Эта история с Мари Коломбье, Вашей подругой, написавшей «Сару Барнум», чудовищную книгу о Вашей персоне и Вашей жизни, которую я пролистала и нашла гнусной, эта Мари Коломбье, кажется, она действительно причинила Вам вред, или Вы всегда только смеялись над этим?
Сара Бернар – Франсуазе Саган
О, не говорите мне о Мари Коломбье! Это одна из тех «подруг», которые забирают у вас ваши платья, когда они еще совсем новые, и одновременно пытаются отобрать у вас любовников. Ей это зачастую не удавалось, и отсюда ее смертельная ненависть ко мне, тем более что я не раз выручала ее. Видите ли, признательность порой служит началом ненависти. В ее случае это верно. Словом, по возвращении из Америки она написала ужасные вещи. Я имела глупость обратить на это внимание и ринулась к ней, чтобы отстегать ее хлыстом, да еще, помнится, прихватила нож. Смешно, конечно. А главное, я имела глупость подписать вместе с Ришпеном книгу о ней, полную таких же ужасов, причем ужасов низких. Я до сих пор в себя не могу прийти. И страшно сержусь на себя за то, что ответила в таком же тоне на столь пошлую книгу. Окажите любезность, не говорите мне о Мари Коломбье. Если Вам нравится, читайте и перечитывайте ее книгу сколько угодно, но не говорите мне о ней. Это одна из ошибок моей жизни, недостаток вкуса, а я этого терпеть не могу.
Франсуаза Саган – Саре Бернар
Тысяча извинений! Я не знала. Я не читала Вашей книги о ней, я читала ее книгу о Вас, и этого достаточно. Впрочем, я не могу представить себе Вас, пишущей низости. Зато легко представляю себе Вас, подписывающей их, чтобы доставить кому-то удовольствие. Забудем Мари Коломбье и поговорим о том героическом веянии, о котором Вы только что упомянули и которое вернуло интерес к театру, вернее, удовлетворило Ваш интерес к новому театру. Кто это был?
Сара Бернар – Франсуазе Саган
Это был Ростан. Я встретила Ростана в 1894 году, и тогда я была скорее ближе уже к сорока годам, чем к тридцати. Не возражайте! Я прекрасно знаю, что Вы собираетесь мне сказать, и меня это не интересует. Повторяю Вам, и это правда, что я была скорее ближе к сорока годам, чем к тридцати! Начиная с этого момента, мы больше не говорим о моем возрасте. Как только мне исполнилось сорок лет, я перестала говорить о своем возрасте. Не вижу никакой причины менять что-либо теперь, в этих «Мемуарах», где, в конце-то концов, я могу говорить все, что захочу. Надеюсь, что Вы добросовестно напишете в точности то, о чем я Вам рассказываю, а не что-то другое. Иначе я тут же умолкаю…
Франсуаза Саган – Саре Бернар
Обещаю Вам, я скажу исключительно то, о чем Вы мне рассказываете, и ничего другого. Что же касается Вашего возраста в 1894 году, то я об этом даже не думаю. Меня это тоже не интересует.
Поговорим лучше о Ростане. Даже и теперь еще многие задаются вопросом, была ли у Вас с ним связь. Рискуя показаться Вам смешной, лично я думаю, что нет. У меня такое впечатление, что насколько его манера письма воодушевляла и увлекала Вас – принимая во внимание публику той эпохи, менее сдержанную, чем мы, – настолько его персона лично Вас не вдохновляла. В самом деле, он, такой поэтичный, был, верно, одухотворен патриотизмом и великими чувствами; а мне кажется, что Вы, как истинная женщина, любили и по-настоящему ценили лишь тех мужчин, которые мало говорят или, по крайней мере, делают это в разумных пределах. И не всегда рассуждают о Родине или искусстве. Я ошибаюсь или, может, приписываю Вам отторжение и неприятие, свойственные лично мне?